Повороты судьбы - Кристина Французова Страница 40

Лишь единственный раз очнулась от серой хмари, заполнившей мою голову, в кабинете доктора Элизы Абрамовны. Моя мать и доктор Элиза разговаривали на повышенных тонах, правильнее будет сказать — кричали друг на друга. Я недоуменно переводила взгляд с одной женщины на другую и в силу своего нестабильного эмоционального состояния никак не могла вникнуть в суть их спора. Лишь спустя несколько напряжённых минут, сосредоточившись достаточно сильно, смогла уловить суть: доктор была жёстко против прерывания беременности, моя мать же, наоборот, в ультимативной форме высказывалась в пользу этой процедуры. Наконец доктор заметила мой напряжённый взгляд на двух спорящих женщин и обратилась ко мне, беря меня за руку:

—Жанна ты не должна этого делать, последствия для тебя могут быть необратимы. Твоё психологическое состояние, судя по всему, далеко от идеального. Поэтому я настоятельно советую тебе отказаться от крайних мер.

—Жанна,— мама взяла меня за другую руку и потянула на себя переключая моё внимание,— детка, ты должна думать о будущем, если сейчас ты не примешь правильное решение вся твоя жизнь может оказаться на задворках. У тебя нет мужа, нет финансовой и социальной стабильности. А у меня ещё Лиля несовершеннолетняя помимо тебя, подумай о нас ней.

—Жанна,— доктор тянет меня в противоположную от мамы сторону,— ты уже взрослая, решение должно быть не мамино, а твоё, только твоё. И жить с этим не маме, а тебе.

—Вот именно,— мамин голос ворвался на визг, впервые на моей памяти я вижу её такой.— Ей ещё жить и жить, учиться, найти своё место в жизни, а не памперсы менять.

Эти две упрямые женщины начали дёргать меня из стороны в сторону, словно я — весы, если наклонить меня достаточно сильно в одну из сторон и при этом задавить аргументами, то, вуаля, я приму нужное решение. Но парадокс в том, что я так и не приняла никакого решения. Я застряла посередине, не желая всем сердцем становиться жестоким вершителем чьей-то судьбы, но и разумом осознавая, что мать-одиночка из меня никудышная. Вот и качалась как маятник между доктором и матерью. Пока мои нервы не решили все за меня. Я даже удивилась, когда вновь отключилась от реальности и наблюдала за собой словно сверху и со стороны, почему моя истерика не проявилась многим раньше. Ведь я уже давно живу в стрессовом состоянии, так и не переборов его.

—Хватит тянуть меня, вы мне так руки оторвёте,— слезы водопадом струились из моих глаз. Я потеряла всякий контроль.— Просто замолчите, обе.— Пересела на дальний стул, чтобы оказаться подальше от этих эгоистичных женщин, прикрывающихся мнимой заботой обо мне. Обхватила свою голову руками даже не пытаясь обуздать накатившую истерику, просто отдалась её бушующим волнам, швыряющим меня из стороны в сторону как беспомощную щепку.

—Хватит, покончим с этим. Будет так, как мама говорит. Я согласна на процедуру. Единственная просьба, выпишите мне, пожалуйста, рецепт на лошадиную дозу успокоительного и снотворного, я больше так не могу.

Больше я не произнесла ни слова, захлопнув рот на замок. И только слёзы непроизвольно беспрерывным потоком лились из моих глаз. И откуда столько воды берётся в организме? Все формальности доверила маме, по её указанию ставила подписи в документах. Затем по указанию медсестёр и врачей выполняла уже их команды…. И так до тех пор, пока не оказалась дома, в своей кровати. Мама что-то дала мне выпить, и я провалилась в темноту.

Следующие несколько дней также выпали из моей жизни, потому как я не вставала с кровати, кроме как в туалет, не умывалась, не ела, не пила. Я только рыдала безостановочно, горько, по-моему, временами переходя на вой. В комнате я осталась одна, наверно Лиля сбежала временно к маме и ночевала вместе с ней. За это время я выпила только пару стаканов воды, запивая горсти таблеток, оставляемых мамой на столе. Скорей всего среди этих таблеток, было так желаемое мной успокоительное, потому как между страшными рыданиями я проваливалась в спасительную для меня темноту. В которой не было предательств, не было всех ненавистных мне людей, и главное не было меня самой.

В какой-то момент я осознала незнакомых людей в белых халатах, суетящихся вокруг меня: «…сильный жар… воспаление… госпитализация… нервный срыв… психоз…». Я ничего не понимала, не воспринимала происходящее, и в моменты частичного просветления сознания мечтала об одном, чтобы меня вновь накрыла темнота и беспамятство.

Там было хорошо: блаженно спокойно, возможно излишне темно и безлико, но спокойно. Как же приятно чувствовать — ничто! Я не ощущала, не видела и не слышала ровным счётом ничего. Кроме мягко покачивающих волн, чёрного плотного тумана и оглушительного покоя, безмятежности вокруг себя. Мне это нравилось, я категорически не хотела возвращаться в жестокий мир, в котором сама стала жестокой. Мне хотелось, как можно дольше качаться в небытие. Не знаю, сколько времени я провела в этом пограничном состоянии. Счёт часам или даже дням потерял всякое значение для меня. Однообразное тёмное марево слилось для меня в единую, ничем не прерываемую, бесконечность.

Пока в один момент не появился маленький тоненький лучик света, болезненно бивший мне по глазам. Я пыталась отвернуться от него, поворачивала голову в разные стороны. Но лучик оказался упрямее. Он сверлил и сверлил сначала мои глаза, потом пробрался в голову и начал проникать в мозги, выжигая убаюкивающую черноту, причиняя тем самым жуткую головную боль. Которая началась от рези в глазах, и по мере проникновения этого неугомонного луча всё глубже в мою голову, боль разрасталась прямо пропорционально. Мигрень расползлась с глаз на лоб, затем на виски, и через какое-то время охватила всю голову, словно в моих мозгах устроили адский поджог всей поселившейся в них тьмы.

Нечеловеческим усилием я разлепила глаза. Слипшиеся ресницы после слёзного ниагарского водопада никак не желали раздираться. Но мне так хотелось избавиться от яркого луча резавшего глаза, что, матерясь про себя как портовый рабочий, я со стоном разлепила ресницы. Обвела комнату мутным взглядом. Какие-то невзрачные светло-серые стены, когда-то бывший белым потолок, повернула голову вправо, превозмогая ноющую боль в шее, увидела окно, частично скрытое жалюзи такого же невнятного толи грязно-белого толи светло-серого цвета. И сквозь лопасти жалюзи пробивались лучики света, один из которых так злобно разбудил меня, вызвав своим появлением головную боль и раздражение, что хозяйку головной боли лишили мрачной, но спокойной темноты.

—Наша больная очнулась,— чей-то жизнерадостный женский голос хоть и приятного низкого тембра, заставил мои нервы натянуться до предела. Скрип двери, топот нескольких пар ног, многоголосье чьей-то неразборчивой речи. Как оказалось, яркий свет, малейшее движение и звуки громче шёпота вызывали невыносимые болевые спазмы не только в моей многострадальной голове, но и во всём теле.

Решила пошевелиться, чтобы потянуть затёкшее тело, и заодно глянуть на нарушителей моего мрачного уединения. Со стоном прекратила эти жалкие потуги. По ощущениям меня придавило как минимум строительной бетонной плитой.

—Ничего, ничего, онемение скоро пройдёт. Вот, выпейте, вам нужно больше жидкости,— продолжил вещать всё тот же незнакомый мне женский голосовой альт. Перед моим носом оказался пластиковый стаканчик с торчащей из него трубочкой. Я разлепила пересохшие губы, покрытые жёсткой коркой, и присосалась к ярко-розовой трубочке. Живительная влага смочила горящее огнём пересохшее горло, стекая по пищеводу в желудок. Выпила до дна, но хотелось ещё и ещё.