Русский купидон - Саша Майская Страница 4

В то лето он еще раз приезжал в Кулебякино — сказать отцу, что в МГУ поступил, только на другой факультет. Разговор вышел не просто тяжелый, а очень тяжелый. Проще говоря, отец орал, а Макс все пытался объяснить, настоять на своем, просто докричаться, черт возьми! Закончилось все тем, что Макс сбежал. Прихватил со стола в кухне початую бутылку красного сухого вина и удрал в ночную мглу.

Ярость и обида душили его, вино было терпким и невкусным, но еще горше были злые мальчишечьи слезы, подкатывавшие к горлу и туманившие взгляд. Макс проломился сквозь кусты раненым зверем, уселся на берегу маленького пруда и принялся честно давиться вином.

На восьмом глотке к нему пришла галлюцинация в облике Ленки Синельниковой.

Нет, она хорошая была девчонка, чего там говорить. Аккуратненькая, скромная, больше тихоня, чем заводила, но не зануда и не ябеда. Королевой красоты ей не стать, но вообще-то все при ней — и ножки, и грудь, и тонкая, чистая кожа. Волосы у нее были русые, слегка вьющиеся, и носила их Ленка всегда в хвосте. Правда, Макс только в ту ночь разглядел, что хвост толстенный, резинка натянута до предела, и ежели эти русые волосы распустить по плечам…

В первый момент он растерялся и обозлился, а Ленка — смутилась и немножко испугалась. Все-таки родовая вражда — это вам не ссора из-за промокашки. Но потом Макс немедленно начал язвить и шипеть, что, мол, теперь, Леночка, можешь пойти и наябедничать, что я сижу в чужом саду и хлещу винище прямо из горла…

И тогда бледные щеки Ленки Синельниковой вспыхнули, глаза заблестели, и она порывисто шагнула к Максу, доверчиво схватила его за руку и торопливо заговорила. О том, что уходить никуда не надо, и уезжать навсегда тоже не надо, и что она никому не расскажет про него, и вообще! Потом они разожгли костер, чтобы комары не доставали, и тогда эта самая резинка на Ленкином хвосте лопнула, и волосы-таки рассыпались по плечам…

Легкий шорох и треск сучьев вывел Макса из нирваны воспоминаний, и он абсолютно по-мальчишечьи стремительно распластался на земле, полностью утонув в некошеной траве. Это был просто импульс — чего бояться двухметровому мужику тридцати шести лет, пусть даже и с пивом, пусть даже и в чужом саду?

Он бесшумно перекатился на живот и осторожно раздвинул метелки осота. На противоположный берег пруда вышла женщина.

Молодая, невысокая, стройненькая, хотя и не худышка. Светлые волосы до плеч, легкий сарафан развевается на ночном сквозняке. Женщина постояла на берегу, потом подошла к самой воде, тронула босой ногой воду и тихо засмеялась. Щиколотка у нее была тонкая, изящная, как у балерины.

А потом светловолосая женщина одним быстрым движением сняла сарафан и осталась на залитом луной песке, обнаженная.

Макс никогда не страдал любовью к подглядыванию. Он отвернулся бы. Если бы мог.

От светловолосого видения невозможно было отвести глаз. Луна ли была виновата, дневная ли жара, холодное ли пиво — но Максу Сухомлинову казалось, что на берегу маленького пруда стоит настоящая богиня красоты.

Длинные стройные ноги, точеные бедра, впалый живот, упругая грудь любимого Максом размера — так, чтобы помещалась в его ладонь… Стройная шея, красивый овал лица, светлая кожа. Женщина сделала шаг в воду…

Лежать на животе становилось все больнее — из-за некоторой части тела, которая реагировала на появление незнакомки отнюдь не в духе эстетического любования. Макс нервно заерзал. Хрустнул сучок. Хороший сучок, крепкий. Над мирным ночным садом словно выстрел грянул, лягушки — и те поперхнулись. А незнакомка мгновенно вскинула голову, отвела волосы со лба и пристально вгляделась в темноту.

«Ленка Синельникова!» — с некоторым даже облегчением подумал Макс, удачно скатываясь в ложбинку, оказавшуюся по соседству. По-пластунски ползать его научили хорошо, еще в армии. Зачем войскам радиоразведки ползать по-пластунски, на тот момент казалось неясным, но сержант Мурзенко придерживался принципа «Ни минуты покоя!», и ползали, знаете ли, ползали! Всю тундру, можно сказать, и тайгу…

Бегство с романтического берега прошло гладко, и вскоре Макс уже бодро шагал к машине, улыбаясь своим мыслям. Воспоминания гораздо лучше любого кино — если вам есть что вспоминать.

Костерок горел, комарам особого вреда не причиняя, но добавляя очарования летней ночи. Вино становилось все вкуснее и вкуснее — прямо удивительно. Звезды поблескивали в распущенных волосах Ленки Синельниковой, и Макс машинально втыкал в густые пряди какие-то мелкие цветочки и листочки, отчего Ленка постепенно превращалась в лесную нимфу, а может, и русалку. Во всяком случае, глаза у нее блестели совершенно по-русалочьи.

А еще она потрясающе слушала. Макс и не заметил, как взахлеб начал рассказывать ей все свои горести и беды, а выплеснув их, перешел к радостям и чаяниям — и Ленка слушала. Она не кивала, не вставляла, как Винни-Пух, «да-да» и «нет-нет», но в глазах ее захмелевший и счастливый Макс видел только одно: все, что он говорит, исключительно важно для Ленки Синельниковой, важнее всего на свете.

Его никогда в жизни никто так не слушал. Ни до того, ни, кстати, после. В юности его близкие всегда точно знали, кем хотят Макса видеть, и его собственное мнение на сей счет никого не интересовало. Потом же… потом он слишком много времени потратил на создание вполне определенного образа — жесткий, волевой, хищный, сильный, немногословный мужчина. Здесь уж не до откровений, да и не с кем как-то было.

Ночь смыкалась вокруг них теплым бархатным коконом, и свежел воздух, но дышать почему-то все равно становилось все труднее, и руки Макса странно отяжелели и налились огнем, а Ленка сидела так близко, так невозможно близко, что он ощущал тепло ее тела, стук ее сердца, видел даже в темноте, как бьется синяя жилка на тонкой девичьей шее.

Они поцеловались посреди какой-то фразы, потому что это в тот момент было самой естественной в мире вещью — целоваться. А потом время решительно отказалось двигаться по-человечески, и тьма вокруг превратилась в яркий свет. Макс очень хорошо помнил лихорадочную дрожь их тел, широко распахнутые глаза Ленки и собственное ошеломление при виде ее обнаженного тела.

Наверное, это был не самый классный секс в мире. Они оба ничего не умели, они просто не могли в тот момент без этого жить. Максу Сухомлинову было без пяти минут семнадцать, а Ленке — Ленка вообще была девчонкой. С тех пор прошло двадцать лет.