На перепутье - Александра Йорк Страница 39

Это был ее первый день отдыха после приезда в Нью-Йорк две недели назад. Из-за бесконечных встреч, обедов и ужинов с музейными работниками она очень редко находила время, чтобы встретиться с Леоном, немного выпить, не говоря уже о том, чтобы провести целый день вместе. Но встреча с его родителями прошла легко и приятно. Каждое слово, каждый жест матери Леона выдавали ее огромную любовь к сыну. А как она гордилась его талантом, когда показывала его юношеские работы! Различные маленькие животные, которые он вылепил еще в подростковом возрасте, барельеф с танцующей девушкой, милый и невинный, и, разумеется, задрапированную обнаженную женскую фигуру, которую сейчас Хелен Скиллмен использовала в качестве модели. Разглядывая эти мальчишеские попытки, Тара чувствовала, будто знает Леона долгие годы. Она взглянула на его руки на рулевом колесе, руки скульптора. Руки ее мужчины.

Только теперь она заметила жесткую складку губ и холодную отстраненность зеленых глаз. Глаза, похожие на замершее озеро. Таре стало неуютно и показалось, что она совсем его не знает. Может быть, что-то произошло между ним и родителями, а она не заметила? Его отец великолепно сыграл на пианино, специально для нее, а ленч, приготовленный его матерью, был простым, но очень вкусным. Тара не сомневалась: и Хелен, и Леонард Скиллмен глубоко любят своего сына.

— Морские пейзажи твоей мамы очаровательны, — сказала она с улыбкой, пытаясь пробиться сквозь его непонятную напряженность. — Мой брат Ники сейчас заканчивает морскую трилогию. Я тебе говорила? — Леон сухо кивнул. — А твой отец! — Она провела рукой по спутавшимся волосам, которые ветер тут же снова запутал. — Трудно себе представить, что инженер-химик может играть на концертном уровне. Он никогда не мечтал о музыкальной карьере?

Леон не отрывал глаз от дороги.

— Мечтал.

— Что заставило его заняться химическим машиностроением?

— Жена и двое детей.

— Понятно. — Тара выпрямилась и некоторое время следила, как белая полоса мчится им навстречу и исчезает за спиной, как будто машина стирает ее.

— Ты когда-нибудь слышал о Дорине Свинг? Она преподает Ники живопись, она и сама художник и, кроме того, как я поняла, занимается реставрацией.

— Нет.

— Ты когда-нибудь слышал о галерее «А есть А»?

— Нет.

— Леон, что-нибудь случилось?

— Нет.

Тара снова откинула голову на спинку сиденья. Поменяй тему, начни говорить о чем-нибудь приятном, приказала она себе. Может быть, лучше помолчать?

— Я в восторге от «Весеннего цветка»! — помимо своей воли воскликнула она. — Если ты был способен на такое в пятнадцать лет, я даже представить не могу, что ты делаешь сейчас. Жду не дождусь, так хочется увидеть твои работы. Из заметок, которые ты сделал на полях статьи Димитриоса, я поняла, что ты ваяешь обнаженные модели. Но этот «Весенний цветок» — просто дух захватывает.

— Ты очень расстроишься, если окажется, что я больше не леплю обнаженных? — перебил Леон с таким же холодом, какой стоял в его глазах. Правильно ли он поступил, что повез ее к родителям? Он предвидел, что они ей понравятся, что она придет в восторг от «Весеннего цветка». Именно поэтому он позвонил родителям и напросился на приглашение. Но он также знал, что эти точно рассчитанные движения по созданию у нее тщательно продуманного образа себя самого резко контрастировали с его настоящим образом. Он не сможет очень долго скрывать от нее правду. Придется ждать подходящего момента — больше рассчитывать не на что. Сложная получилась хореография, этот балет совращения. Потому что все стало реальным. Когда речь шла только о пари, он действовал легко и уверенно. Теперь же, когда он понял, как много она для него значит, он ощущал неловкость и сомнение.

Таре показалось, что ей дали пощечину.

— Нет, конечно, нет, — тихо сказала она. — Дело в том, что… понимаешь, как-то странно получается — ждать открытия музея, чтобы увидеть твои «взрослые» работы. — Она искоса следила за ним. — Я знаю, ты объяснил мне насчет масштаба работ и необходимости смотреть на них в особой обстановке. Но ты представить себе не можешь, как безумно я хочу их поскорее увидеть. Ты скрываешь от меня главное, Леон. Мы же не случайные знакомые.

— А как насчет того, что мы с тобой спим? Разве не это главное? — В глазах его она не увидела ни намека на юмор.

Тара не ответила, и шутка тоже не показалась ей смешной. Они пересекли мост, ведущий в Манхэттен. Черт бы его побрал! Она разозлилась. Если у него есть причина для плохого настроения, она имеет право ее знать, если же никакой причины нет, то он не должен так себя вести. Стараясь успокоиться, Тара сосредоточилась на дуге огней над мостом.

— У Ники, моего брата, проблемы с некоторыми вопросами по искусству, — сделала она еще одну попытку наладить отношения: слишком уж дорог был для нее этот день, чтобы его терять. — Ему сейчас девятнадцать, и он здорово запутался. Но он невероятно талантлив, поэтому мне не хотелось бы, чтобы путаница в его мозгах повлияла на его работу. Не мог бы ты с ним поговорить или познакомить со своим агентом, чтобы тот мог оценить его картины? Мне кажется, ему нужен свежий взгляд.

— Разумеется, я с ним поговорю. Он будет на вечеринке в честь Дня благодарения?

— Да. — Тара вздохнула с облегчением. Похоже, он стал помягче. Или ей показалось?

— Кстати, — ровным голосом заметил Леон, — совсем необязательно было приглашать на этот праздник моих родителей.

— Да? — Она снова расстроилась. — Извини. Мне показалось, что им хочется пойти?

— Возможно. — Он съехал с Вест-Сайд-драйв, три раза проехал на красный свет и въехал в гараж. — Действие второе. Остороженее, — сказал он сухо.

— Но ведь это же магазин подержанных вещей! — воскликнула Тара, входя в затрапезный подъезд.

— Именно. — Леон провел ее через магазин, открыл неприметную дверь в торце и пропустил вперед.

Если бы он не шел за ней, она бы обязательно попятилась. Кроме нескольких лучей света, разрывающих темноту, в помещении было абсолютно темно. Громкие, странные звуки доносились одновременно из неоткуда и отовсюду. Когда ее глаза привыкли к темноте, она разглядела пианино и женщину, исполняющую громкий, модный джаз, слышались обрывки разговоров, прерываемые смехом, звон льда в стаканах и вопли тромбона, которые, казалось, звучали произвольно, невпопад. Затем перед ней возникло дружелюбно улыбающееся черное лицо.

— Когда у тебя день рождения, душка? — Это был музыкант, играющий на тромбоне. Пока он ждал ответа, все его тело двигалось в такт звукам пианино.

— Двадцать седьмого ноября, — сказала она, не зная, как еще реагировать.

— Файерберд! — крикнул он, обращаясь к собравшимся. — У нас есть настоящая файерберд! — Схватив ее под руку, он протанцевал с ней по комнате, одновременно выдувая резкие звуки из своего тромбона, пока Леон, рассмеявшись, не освободил ее и не повел к другой двери в конце комнаты. Она послушно шла за ним.