Лучше не бывает - Наталья Рощина Страница 39

– Глотай! – бросила я, упиваясь своей силой духа. Развернулась и решила уехать ночевать к отцу.

– Поля! – Обернувшись, я увидела посеревшее лицо матери. Она осела на пол, протягивая ко мне руки.

Я помогла ей собрать лекарства обратно в аптечку. Не знаю, может, я поступила жестоко, но с тех пор тема самоубийства была в нашем доме закрыта. С годами я поняла, что чаще всего человек пытается уйти из жизни, зная, какую боль принесет близким или своему обидчику. Смерть как таковая стоит не на первом месте. Не о ней думает тот, кто пьет горсти таблеток или стоит на узком карнизе открытого окна. Мама поняла, что перестаралась. Ее смерть никого не заденет. Кроме облегчения никто ничего не почувствует. Поэтому у нее не было другого выхода – она успокоилась и стала просто жить. Бесцветно, безрадостно, но жить.

Несмотря на очевидные перемены, я находила покой только в доме отца, а потом он вдруг сказал, что уезжает в столицу. Там ему предлагали работу, соответствующую его высокой квалификации. В отличие от матери, он стал отличным врачом, профессионалом с большой буквы. Работа была важной частью его жизни. Как он мог отказаться?

Так я осталась одна. Дала себе слово никого не любить, потому что все, кого я любила, рано или поздно предавали меня. Поэтому я вела себя дерзко вызывающе. Теперь пришла моя очередь изводить мать. Ее вдруг стали волновать мои высказывания, поздние возвращения домой. А меня раздражало ее внимание. Она опоздала, необратимо, навсегда. Вот где слово пригодилось. Можешь себе представить, как нам жилось вместе?

А потом я все-таки влюбилась. Любила горько, мучительно. Он женился на другой, хотя я до сих пор уверена, что он тоже любил меня. Девочка порасторопнее сделала так, что он не смог уйти. Говорят, она очень нравилась его маме, а я не нравилась. Меня уже тогда не удивило, что я могу кому-то не нравиться, если даже мать назло мне хотела уйти из жизни.

Позднее были романчики, в которых я позволяла любить себя. Наивно полагала, что так будет легче. Я пропустила свое счастье. Оно наверняка было рядом. Только моя душа была закрыта. Она так натерпелась, что больше не хотела открываться…

Полина замолчала. Оба не заметили, что в комнате царит полумрак. Включать свет в такой момент казалось кощунством. Шахов боялся пошелохнуться. Он сидел и думал о том, что перед ним – маленькая испуганная девочка, в руках которой жизнь ее отчаявшейся матери. Она никогда не вырастет из нее, даже если кошмары больше не снятся, и вернулся аппетит. И еще он понял, каким испытанием для нее были эти дни, когда он пропал, вычеркнул себя из ее жизни. Какая же она сильная, если смогла вот так, запивая комок в горле красным вином, рассказать то, о чем боялась даже вспоминать.

– Что я могу сделать для тебя? – неожиданно для самого себя спросил Шахов.

В этот миг он был готов на любые подвиги, отчаянные поступки. Он забыл о том, что приехал искать свою выгоду. Ему было стыдно даже намекнуть о ней. Если он сможет возродить эту женщину, помочь ей воскреснуть, его жизнь будет прожита не зря. Дмитрий едва не плакал. Ни одна женщина не видела его слез. Кроме бабушки. Ей было позволено. Она – исключение. Но сегодня он должен стать поддержкой, опорой, а опора не распускает сопли.

– Разжалобил-таки, – нехорошо усмехнулась Полина и допила вино.

– Зачем ты так?

– Я – женщина. Я сердцем вижу.

– Прости меня, прости, ради всех святых, – он взял ее руку и, целуя прохладную ладонь, бормотал: – Накажи. Я готов. Только прости. Поля, милая…

– Ты опоздал. Это я была готова ради тебя на все.

– А теперь? – Он задыхался от волнения.

– Теперь, когда ты все знаешь, ответ очевиден – нам не по пути. – Она осторожно высвободила руку. Поднялась из-за стола и подошла к двери. – Уезжай, Дима. Живи своей жизнью. Ты ведь получил то, чего хотел. Слава, поклонницы, вся эта шумиха. Ты так мечтал об этом. Одни рождаются для любви, другие – для того, чтобы сиять. Твой свет уже ослепляет. Уезжай, Дима. Прошу тебя.

– Ты меня ненавидишь?

– Глупый мужчина. Совсем глупый. Если хочешь знать, я благодарна тебе. Ты помог мне убедиться, что я еще могу чувствовать. Ты помог мне найти в себе таланты, о которых я подозревала, но не решалась к ним прикоснуться. Ты меня воскресил, пусть ненадолго. Разве можно чего-то требовать от такого мужчины, как ты? – Она улыбнулась.

– А что со мной не так?

– Ты любишь только себя. Ты слышишь только себя.

– И ты любишь меня такого? – Горло сдавила невидимая удавка. Она мешала дышать. Дмитрий запрокинул голову, шумно выдохнул. – Тебя это не унижает?

– Любовью нельзя унизить. Тебе этого не понять. Ты никогда не пытался раствориться в человеке, который тебе дорог, бесконечно дорог.

– С чего ты взяла? Я мало рассказывал тебе о себе.

– Я все знаю и без твоих рассказов. Когда ты появился в коридоре издательства, я поняла, что у меня есть еще один шанс. Всегда так бывает, когда ничего не ждешь, а теперь я вижу, что снова ошиблась. Ничего, переживу. Так бывает.

– Я – чудовище.

– Я люблю тебя такого, – тихо произнесла Полина. – Теперь уходи.

– Сколько ты будешь помнить обо мне?

– Что?

– Сколько женщина, беззаветно любящая, преданная, хранит память о своей любви? – Дмитрий решил использовать последний козырь.

– Зачем тебе знать это?

– Последняя просьба – ответь.

– Я буду помнить тебя всегда. Ты же мое все, Шахов. Как ты мог забыть? – Она опустила глаза.

Шахов поднялся. Бросил взгляд на ромашки – Полина так и не налила в вазу воды. Завянут, жалко. Такая мелочь, когда вокруг все пропитано горечью, жженным запахом упущенного. Дмитрий понял, что никакие слова Полину не убедят. Значит, слова не нужны. Но он не уйдет просто так. Хотя бы потому, что он – мужчина.

Он подошел, подхватил ее на руки. Она не сопротивлялась, только странно посмотрела на него. Так смотрят на душевнобольного, который совершил что-то ужасное. И хочется его наказать, и нельзя – больной человек, что с него взять.

– Я не уйду, – прошептал он.

Гораздо уместнее и убедительнее прозвучало бы «я тебя люблю», но на такие признания Шахов не был способен даже в порыве высоких чувств. Он поцеловал Полину. Сначала в губы, которые она плотно сомкнула, потом в висок, закрытые веки. А когда ее руки обвили его шею, он почувствовал сладкий вкус победы. Губы Полины искали его губы. По ее щекам текли беззвучные слезы. Он поцеловал соленый ручеек, сердце его трепетало от радости. Все будет хорошо. У него получилось!

Он никак не мог уснуть. Ворочаться не хотел – скрипучий диван может разбудить Полину, а ей нужно отдохнуть. Дмитрий боялся малейшего движения. Этот старый диван, кажется, скрипел от движения воздуха. Шахов осторожно повернул голову. Полина спала с чуть приоткрытым ртом. Волосы рассыпались по подушке, руки под головой, а все тело лежало очень прямо, как будто выполняло команду «смирно». Как можно спать в такой позе? Шахову всегда стоило немалых трудов устроиться для сна. Сон вообще стал для него большой проблемой. Дмитрий уже забыл те сказочные времена, когда стоило лишь положить голову на подушку, чтобы мгновенно отключиться. С этим давно покончено. Теперь, чтобы отдохнуть, Шахов прибегает к таблеткам. В свое время Альбина пыталась лечить его иглоукалыванием, привозила к нему в офис какого-то восточного кудесника. Но Дмитрия хватило только на один сеанс.