Антистерва - Анна Берсенева Страница 38

– Ей-богу, Лолка, если б я не знал, что ты эту шляпку сделала сама из какого-то дерьма, то подумал бы, что тебе ее подарила лично королева Елизавета! У нее, кстати, шляпка гораздо паршивее, посмотри.

Роман отвел бинокль от королевской трибуны и оглядел Лолу с таким очевидным удовольствием, словно она была лошадкой по имени Мейли Мосс, поставить на которую его уговорил милейший старичок в потрепанной клетчатой кепке – главный «жучок» ипподрома в Эйнтри. Старичок был так колоритен в этой своей кепке и в таком же потертом клетчатом пиджаке с кожаными заплатами на локтях, что, заглядевшись на него, Лола пропустила тот восхитительный момент, когда прямо перед их трибуной Мейли Мосс миновала финишную черту. Она встрепенулась только оттого, что совсем юная девушка, сидевшая рядом с ней, в досаде стукнула по барьеру розовым зонтиком, притом с такой силой, что зонтичные кружева разлетелись во все стороны, как бабочки.

– Видите? – воскликнул старичок, хлопая Романа по плечу. – Я говорил, что Мейли придет первой, а вы мне не верили!

– Я верил. Но я хотел сначала посмотреть, – ответил Роман.

Он подбирал английские слова осторожно, как человек, идущий вброд через реку, подбирает направление каждого следующего шага.

– Надо играть сразу, – с назидательностью, смешанной с восторгом, сказал старичок. – Вы, русские, очень странные! Почему вы не хотите жить? – И вежливо добавил: – Вы выиграли тринадцать на каждый фунт. С вас десять фунтов за консультацию, сэр.

– Вот так они, оказывается, понимают широкую русскую душу, – расплачиваясь, усмехнулся Роман. – Мы, оказывается, не хотим жить! Ты хочешь жить? – поинтересовался он у Лолы.

– А где Мейли Мосс? – спросила она, глядя вниз, на толпу у финишной черты. – Я ее что-то потеряла.

– Да черт ее знает. Тебе не все равно? Сейчас сходим к Мартелю, поблагодарим за приглашение – и до свиданья. Или ты еще не наигралась?

Кажется, Роман был единственным человеком на этом ипподроме, который не испытывал ни восторга, ни азарта во время главных скачек сезона. Все остальные гости господина Мартеля, собравшиеся в его личном павильоне, были увлечены скачками чрезвычайно. Они то ожесточенно спорили о чем-то, то вглядывались в программки, словно собираясь проглядеть их до дыр, то громко и горячо обсуждали достоинства многочисленных разномастных лошадей. А уж когда Мейли Мосс выиграла мартелевский кубок, по всем трибунам пронесся такой вопль, от которого, казалось, должна была разверзнуться земля. Барышня, размолотившая о барьер розовый зонтик, была еще не самой страстной зрительницей. Остальные барышни – юные, очаровательные, словно попавшие на ипподром под Ливерпулем прямиком из позапрошлого века, – вели себя еще эмоциональнее. Одна из них даже зарыдала, и это было ужасно мило и смешно, потому что выглядела она при этом точно так, как, наверное, выглядела, приезжая на эти же самые скачки, ее прабабушка: вся розовая, в полудлинной юбке и в широкополой шляпке из итальянской соломки.

Пожалуй, Лолина шляпка действительно была самой красивой – во всяком случае, на трибуне, где разместились личные гости месье Мартеля, главного спонсора скачек. Хотя вообще-то в этой шляпке не было ничего особенного: широкая лента вокруг тульи, кружевная вуаль… Наверное, дело было лишь в том, что накануне, еще в Москве, когда она делала эту шляпку из тафты и кружев, Лола почему-то вспомнила, как Анна Каренина следила за скачущим на лошади Фру-Фру графом Вронским. Почему вспомнила, непонятно – самой ей совершенно не за кем было следить на этих скачках, так что повода для ассоциаций не было никакого. Повода не было, но результат оказался впечатляющим: зеленоватая неплотная вуаль добавляла загадочности Лолиным глазам, и без того непроницаемым. Обрывком такого же зеленого кружева «шантильи» она отделала туфли, и эта совсем уж малая мелочь придавала всему ее облику такой шарм, который было совершенно невозможно объяснить словами.

– Мало в тебе азарта, – сказала она Роману. – Смотри, как все взвились из-за Мейли Мосс.

– Азарта во мне достаточно. Только я не вижу причин впадать в него из-за какой-то кобылы. Мой азарт в том, чтобы заставить противника ошибаться. И моя удача тоже в этом. Думаешь, этого мало?

Лола хотела ответить, что вообще об этом не думает, но Роман, как обычно, не ожидал от нее ответа. Он вышел из ложи и направился к месье Мартелю, которого уже окружала плотная толпа; Лола пошла за ним.

Она еще в первую свою поездку с Кобольдом заметила, что он не любит Европу. Не любит глухо, тайно, со скрытой злобой на себя же за эту нелюбовь – и все-таки не любит. Удивительно, но Лола сразу же поняла, почему, хотя к тому времени сама она едва успела привыкнуть хотя бы к Москве, а уж Европа была для нее настоящей терра инкогнита, и ничего она в ней не понимала. Зато в Романе ей многое уже было понятно, и потому загадку этой его нелюбви она разгадала так легко, как будто ответ был написан на перламутровой поверхности его глаз.

Он был здесь не вторым и даже не третьим человеческим сортом – он был никаким. Просто чужим. Это совершенно не проявлялось внешне – он не ел с ножа, не сморкался на тротуар, не бил зеркала в парижских ресторанах и, главное, не испытывал во всем этом ни малейшей потребности, – но это было так, и не понимать этого он не мог. Здешняя жизнь отторгала его, выталкивала из себя, как соринку из глаза, и невозможно было разобраться: потому так происходит, что эта жизнь ему не дорога, или наоборот – он тайно ненавидит здешнюю жизнь именно потому, что всегда остается в ней чужим.

Это с трудом поддавалось внятному словесному выражению, но чувствовалось во всем. Едва ли, например, Роман привык ездить в загаженных вагонах подмосковных электричек, но, когда они с Лолой ехали в Эйнтри специальным поездом «Мартель Пульман», билеты на который организаторы скачек вручали словно великую драгоценность, – он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Все здесь было не его – и обитые плюшем кресла, и старомодные светильники на столах, и мутноватые – от древности, конечно, не от грязи! – окна, и даже то, что вагоны этого престижного поезда были не пронумерованы, а поименованы. Вагон, в который они получили билет, назывался «Лорд Гиллен» – в честь хозяина какой-то особо выдающейся лошади, выигравшей несколько лет назад кубок Мартеля.

– Идиотский снобизм, – процедил Роман, увидев табличку на вагоне. – На собственной машине ехать в Эйнтри, видите ли, неприлично! Ей-богу, как вникнешь во все это, так начинаешь понимать пролетарскую революцию.

– Здесь не было революции, – сказала Лола. – Во всяком случае, в обозримом прошлом.

– А жалко! – хмыкнул Роман. – Им не помешало бы. И почему тебе все это нравится, не понимаю.

– Кто тебе сказал, что мне все это нравится? – пожала плечами Лола.

Она взяла с подноса у официанта широкий стакан и, позвякивая ледяными кубиками, отпила глоток виски. Хорошо, что вуаль на шляпке отчасти скрывала ее глаза – Роман не замечал в них насмешку.