Визит сэра Николаса - Виктория Александер Страница 37

— Просто не знаю, что мне теперь делать, — произнесла Элизабет сквозь зубы, стараясь сохранить приятную улыбку на устах.

Она и Жюль стояли в гостиной в доме лорда Торнкрофта и разглядывали гостей, прогуливающихся по гостеприимному дому Николаса в ожидании обеда.

— Не верится, что лорд Торнкрофт, да и вообще любой человек и тем более холостяк мог устроить такое огромное сборище за немыслимо короткий срок, — раздумчиво проговорила Жюль. — Тут, пожалуй, человек сорок, не меньше.

Элизабет наблюдала, как Николас прокладывает себе путь сквозь толпу, то и дело целуя ручку даме или обмениваясь рукопожатием с джентльменом. Он двигался с мужественной грацией, выделяясь на общем фоне гостей шириной плеч и уверенностью походки.

— Кто-то должен был помогать его сиятельству с приглашениями и со всем этим. — Жюль обвела взглядом развешанные в проходах ветки омелы и падуба, гирлянды зелени, окаймлявшие дверь и окна, пестрые ленты, пучки ягод, привязанные к перилам лестницы и канделябрам. — Этот кто-то начал готовиться к празднику заранее. Все выглядит прелестно, однако кто бы ни занимался украшением дома, он явно большой любитель омелы. Быть может, у лорда Торнкрофта есть секретарь? Или мама прислала ему на помощь кого-нибудь из своей прислуги?

До них донесся непринужденный смех Николаса, и у Элизабет екнуло сердце.

— Сколько же времени нужно для «должного обдумывания»? — с горькой иронией повторила она выражение Николаса. Вчера и позавчера и каждый день после их разговора в библиотеке она тщетно ждала его появления. — Моими счетами он не занимается, невольно возникает вопрос, чем он, собственно, занят.

Жюль еще разок пригляделась к гостям и сказала:

— Мы знаем здесь почти всех. Среди гостей немало наших родственников, и это неудивительно, поскольку цель вечера — отпраздновать возвращение Николаса домой, и члены нашей семьи, особенно мама, хотят с ним повидаться. Остальные, по-видимому, друзья и добрые знакомые лорда Торнкрофта. Сам Николас никогда не отличался особой общительностью.

— Он просто выводит меня из терпения, — буркнула Элизабет. — Любопытно, когда он решит осуществить наше соглашение.

— Кажется, я его недооценила, — в тон сестре пробормотала Жюль.

Когда Николас точно в назначенное время подъехал к дому Элизабет, чтобы сопровождать ее на обед к своему дяде, он не произнес ни единого слова, которое можно было бы истолковать иначе, нежели просто вежливое. Он не упомянул ни о ее предложении, ни о ее счетах и не сказал ни слова о причинах своего отсутствия в течение прошедшей недели. Когда помогал ей сесть в карету, ни на одно лишнее мгновение не задержал свою руку на ее руке. И уселся на благопристойном расстоянии от Элизабет — не слишком близко, не слишком далеко.

— Не сомневаюсь, что он вознамерился свести меня с ума. И делает это весьма умело.

Это было тем более обидно, что с тех пор, как она призналась себе самой, а также и ему, как сильно она его желает, было очень трудно находиться с ним рядом и не сметь его поцеловать, обнять, прижаться к нему всем телом, едва они останутся наедине.

— Он всегда был дьявольски красив, — негромко проговорила Жюль, — но сегодня он какой-то особенный.

У Элизабет не было ни капли сомнения в том, что он хочет ее не меньше, чем она его, но поведение проклятого негодяя было далеким от самого малого намека на это. Впрочем, она ему ни чуточки не верила.

— Не имею представления, какие он предложит условия, но я не намерена с ними соглашаться, — сказала она; в конце концов, если по поводу управления ее финансами она ничего возразить не может, то в делах личных у нее есть выбор.

— Обаятельный и в высшей степени возбуждающий. Практически неотразим, — заметила Жюль.

Последние три года я жила так, как считала нужным и приятным, и не собираюсь в дальнейшем позволить мужчине взять мою жизнь под контроль, — твердо заявила Элизабет.

— Он вызывает желание подойти и взъерошить ему волосы, — в ту же самую секунду произнесла Жюль.

— Что? — воскликнули сестры в унисон.

— Ты вообще слушала, о чем я говорю? — обиженно спросила Элизабет.

— Не более чем ты слушала меня, дорогая сестрица. — Жюль посмотрела на Николаса. — Впрочем, я понимаю, что твои мысли заняты другими вещами.

Элизабет последовала глазами за ее взглядом. Николас стоял в глубине комнаты рядом со своим дядей и в настоящий момент с самым любезным выражением лица подносил к губам руку очень красивой женщины, которую, как показалось Элизабет, она где-то встречала. В сердце Элизабет мгновенно вспыхнула ревность, но она постаралась подавить это чувство. Что за глупость — ревновать Николаса, ведь если они и сойдутся, то совсем ненадолго!

Леди наклонилась к Николасу и что-то шепнула ему на ухо. На лице у него появилось удивленное выражение, и он рассмеялся. Женщина ответила ему более чем приветливой улыбкой. Элизабет стиснула зубы. Надолго или нет, но она непременно внесет в список своих условий пункт о верности.

— На твоем месте я бы что-то предприняла, — сказала Жюль.

— Он не принадлежит мне, Жюль, — возразила Лиззи. — Я не имею оснований предъявлять ему претензии.

— Я бы что-то предприняла и по этому поводу. — Жюль бросила на Николаса быстрый взгляд. — Это великолепная добыча.

— Для тех, кто желает выловить крупного лосося. Но я не в настроении заниматься рыбной ловлей такого рода.

— Жаль.

Ничуть не жаль. Жюль это непонятно, потому что она никогда в жизни ничему не подчинялась. А она, Элизабет, до смерти своего мужа почти всегда кому-то подчинялась, прежде всего Чарлзу, который принимал за нее все решения. Во всем, а не только в денежных делах. Десять лет назад Николас в гораздо большей мере, чем она сама, решил ее судьбу. И что самое скверное, это ее никогда не беспокоило.

Но теперь ей нравилось быть самостоятельной женщиной. Нравилось определять направление собственной жизни, быть ответственной за свою судьбу и судьбы своих сыновей. Нравилось, кто она и что собой представляет на деле, кем и чем она стала. И она не позволит Николасу или кому-то другому отнять у нее это…

Женщина, которая разговаривала с Николасом, положила руку ему на локоть и близко наклонилась к нему в манере слишком интимной, чтобы считаться совершенно невинной.