Блондинки от "Бергдорф" - Плам Сайкс Страница 36

— Почему? Это так на тебя не похоже, — удивилась я.

— Ш-ш-ш. — Она надела очки. — Не стоит, чтобы нас услышали.

— Почему?

— За тобой присматривают, на случай новой попытки самоубийства.

— Я в полном порядке. В рот не беру адвила с тех пор, как подсела на Эдуардо. Взгляни на меня, все говорят, что я ослепительна.

— Мы все знаем, как стать ослепительной в Нью-Йорке после разрыва помолвки. Секрет прост: Портофино. Так что и не думай выкинуть еще одну такую же штуку. Мы на страже.

— Мы?

— Я, Джолин и Лара. Мы наблюдаем за тобой круглосуточно, без выходных. Ты переезжаешь ко мне, и без всяких споров.

— Ни за что. Слушай, Трейси поработала на славу, комнаты потрясающие, но я не хочу там жить.

— Одно из двух: либо живешь со мной в «Пьере», либо соглашаешься на терапию.

Иногда Джулия прозрачна, как стакан «Сан Пеллегрино». Немного пожить с ней, пока я болею, — это одно дело, но я вовсе не желаю, чтобы она стащила всю мою одежду. Уверена, что это и есть истинный мотив ее великодушия. Джулия никогда, никогда ничего не отдает обратно, даже такие грандиозные вещи, как брючные костюмы от Версаче. Во всем, что касается моды, она настоящая черная дыра, и ее нельзя близко подпускать к чему-то ценному.

Я была уверена, что терапия только ухудшит мое состояние. С девушками, посещающими психотерапевта, невозможно находиться рядом более пяти минут: они безостановочно рассказывают о своем детстве всем, кто имел несчастье оказаться в одной с ними комнате. Джулия считает терапию лекарством от всего на свете и полностью за то, чтобы расстраиваться и плакать о своем несчастном детстве как истинной причине всех истерик в настоящем. Она не желает признаться, что все ее истерики — капризы испорченной, избалованной, давно ставшей взрослой особы. Джулия воображает, что ее травмировало желание матери во время каникул на Палм-Бич наряжать ее только в платьица от Лилли Пулитцер, тогда как другим ребятишкам позволяли носить джинсы от Калвина Клайна. Шринк Джулии относит ее взрослое пристрастие к шопингу на счет этого публичного унижения.

— Джулия, я не собираюсь делать ни того ни другого. Мне гораздо лучше, — заявила я. — И я безумно влюбилась.

— Но ты знаешь его всего несколько дней! Это просто увлечение! Даже если этот королевский отпрыск — дело стоящее, необходимо разобраться, почему ты оставалась с Заком, когда он обращался с тобой хуже, чем с дерьмом на подошвах собственных кроссовок.

— Но, Джулия, я уже обо всем забыла! Как если бы вообще не была помолвлена с Заком. Чувствую себя так, будто это случилось не со мной. С кем-то другим, в каком-то фильме.

— И что дальше? Нельзя же делать вид, словно ничего не произошло? Если не справишься с этим сейчас, кончишь жизнь под чьими-то кроссовками.

Почему Джулия считает блестящей идеей воскрешать все гнусности, которые я стараюсь выбросить из головы? Слишком уж часто она бегает по психиатрам: такое до добра не доведет. По-моему, лучший способ отделаться от всяких мерзостей — навсегда забыть о них.

— Ты едва не умерла неделю назад и полагаешь, что все в порядке? — настаивала Джулия. — Ты могла приобрести два совершенно разных маниакально-депрессивных психоза или что-то такое же кошмарное. Это очень серьезно. Сходи хотя бы на сканирование мозга.

Как большинство нью-йоркских девушек, Джулия бежит в институт психиатрии каждый раз, когда у нее заболит голова. Она так хорошо знакома со всеми разновидностями депрессии, что вполне способна поставить диагноз.

— Кстати, — продолжала она, — Эдуардо знает о случившемся?

— Конечно! Я все ему рассказала.

Ужасно, если Джулия узнает, что я нагло соврала, но, разумеется, Эдуардо абсолютно ничего не известно о моих парижских приключениях. Он думал, что я, как все американки, приехала походить по бутикам. Честно говоря, я ненавидела себя за ту историю с адвилом. Чарли тоже возненавидел меня за это, да и Джулия была отнюдь не в восторге. Не хотелось бы, чтобы еще кто-то меня возненавидел. Не слишком умно говорить Эдуардо правду на столь ранней стадии наших отношений: а вдруг он не захочет иметь со мной ничего общего?

— Что ж, теперь я немного лучшего о нем мнения, — констатировала Джулия. — Но по крайней мере подумай о встрече с доктором Фенслером. Даже если хорошо себя чувствуешь, это может быть полезным.

— Не поговорить ли нам о чем-то еще? — предложила я.

* * *

Строго между нами: правда заключается в том, что когда Эдуардо уезжал из города по делам, а это бывало довольно часто, меня иногда снова тянуло к адвилу. Этакое слегка «адвильное» настроение. Я выбросила все таблетки, найденные мной в квартире, но когда лежала по ночам одна, эти чувства, как-бы-халата-из-«Ритца», возвращались и лишали меня воли. Стоило вспомнить Зака хотя бы на секунду, как мне хотелось бежать в аптеку Бигелоу на Шестой авеню и купить самый большой чертов пузырек с таблетками. Я никогда не звонила Эдуардо в самые тяжелые моменты, потому что его сотовый вряд ли работал в таких Богом забытых местах, как Айова, куда ему приходилось ездить все по тем же делам. По уик-эндам он тоже обычно отсутствовал. И в довершение ко всему, когда я позвонила наследнице из Палм-Бич, чтобы назначить срок окончательной встречи, она ответила:

— Я уже дала интервью. Журнал прислал кого-то другого.

Как-то в воскресенье — все воскресенья убийственны, не так ли? — мне снова почти захотелось бежать в «Уиз» и купить DVD-плейер. Эдуард был недосягаем, как всегда, во время одной из своих поездок. Я чувствовала себя парией, черствым бубликом, никому не нужным. И часами смотрела на «Утонувший грузовик» Зака. Раньше я как-то не замечала, что он немного не в фокусе. Может, это не такой уж потрясающий снимок?

Я решила снять его со стены, но пустое место так походило на темный провал, что пришлось вернуть грузовик на место, отчего мне стало еще горше. Когда я решилась позвонить Джулии, было еще четыре утра, но она бодрствовала, поскольку сидела на черничной диете и муки голода не давали ей заснуть.

— Джулия, — сказала я, — мне так грустно.

— Как, солнышко, а я считала, что вы с Эдуардо пребываете в полном блаженстве, — удивилась она.

— Я обожаю Эдуардо, но Зак — единственный, кто мне нужен. Я подумываю позвонить ему. Уверена, он тоскует без меня.

— О-о-о-о! Держись! Я немедленно звоню доктору Фенслеру и записываю тебя на сеанс. Иначе ты никогда не справишься.

Приемная доктора Фенслера была роскошнее, чем у любого шринка в этом городе. Ничего похожего на те психушки, которые, как я слышала, посещает большинство богатых людей вроде Джулии. Вся обстановка великолепна, включая стол Кристиана Лайагра, с аккуратно разложенными на нем модными светскими журналами, даже такими, которые трудно достать, вроде «Нумеро».

Я оглядела комнату. Здесь лучше, чем в первом ряду на показе моделей Майкла Корса! Сидевшие здесь девушки были супершикарны и почти все выглядели как актрисы или светские львицы. Но главное, все эти девушки казались tres счастливыми: ослепительные, окруженные магазинными пакетами, обутые в новые босоножки с ремешками от Тодда, которых нигде не найдешь. Они идеально смотрелись в этот теплый июньский день. И все обсуждали предметы, не имевшие никакого отношения к терапии, например, следующие каникулы на Капри или то, как классно было в Сен-Барте в прошлое Рождество. Я усомнилась в том, что у них есть проблемы. Мало того, выглядели они так, будто вообще не знают, что такое проблемы. Ни одного хмурого или рассерженного лица! В этом обществе я была несомненно самой несчастной и плохо одетой. А вот доктор Фенслер, очевидно, — гений! Скорее бы поговорить с ним! Уверена, он не имеет ничего общего с медицинской страховкой!