Ангел в моей постели - Мелоди Томас Страница 36

– Боже мой, дитя! – такими словами встретила Викторию Эсма, войдя в кухню, и приложила руку к ее щеке. – У вас все еще лихорадка. Прошла всего неделя. Что вы здесь делаете? Почему не в постели?

– Решила постоять на своих ногах. – Виктория посадила Зевса на стул, и кот сразу же бросился к стоявшей на полу миске со сливками. – Сэра Генри нет в его комнате.

– Он в травяной кладовке, мэм.

Виктория взяла чашку горячего чаю, удобно, насколько это было возможно, расположилась на табурете и смотрела, как Эсма резала морковь к ужину.

– Сэр Генри говорил с тобой после вчерашней ночи? Эсма покачала головой:

– Он ни с кем не разговаривает с тех пор, как лорд Чедвик уехал за Натаниелом.

Виктория страдала, но эта боль не имела ничего общего с ее раной. От Дэвида не было никаких вестей. Она старалась не думать о нем, но его отсутствие, как и беспокойство о благополучии сына, лишали ее сна, а она так нуждалась в отдыхе.

Сэр Генри продолжал лечить ее рану, хотя уступил свое место в ее сердце другому, более глубокому чувству.

Она любила сэра Генри как отца, которого никогда не имела. Он был единственным дедом, которого знал Натаниел. Она не имела права просить у него прощения, но он имел право знать правду, чего бы это ей ни стоило.

Накануне, когда он пришел сделать ей перевязку, ложь стала непереносимой. Она рассказала ему, как десять лет назад в Калькутте вышла замуж за Дэвида, а потом, спасаясь от него, бежала из Индии и по дороге познакомилась с вдовой Скотта Манро.

Она не находила слов, чтобы выразить, как ей тяжело причинять ему боль.

Вчера впервые после того, как мать бросила ее, Виктория раскрыла душу перед другим человеком. Какую часть этой откровенности сэр Генри захочет признать перед всеми, решать ему. Достаточно и того, что Натаниел сын Дэвида и теперь все об этом узнают.

Утром, когда она собралась сама себе сделать перевязку, возле дома раздался смех, и Виктория подошла к окну. Во дворе она увидела Рокуэлла и Бетани с кобылой.

Нахмурившись, Виктория поставила чашку на блюдце. Кроме ямочки на щеке, Йен Рокуэлл, агент секретной службы, ничем не мог привлечь внимания жизнерадостной семнадцатилетней Бетани.

– Он не сделал ничего неподобающего, мэм. – Эсма словно прочла ее мысли. – Мой Уильям говорит, что мистер Рокуэлл разбирается в лошадях, а девочка любит эту лошадь.

– Бетани следовало бы общаться с молодыми людьми ее возраста. Время от времени посещать чаепития и званые вечера, где она могла бы встретить приятных молодых людей.

– А когда это будет, мэм? – Эсма высыпала морковь в кастрюлю с водой. – Она даже не заикнулась о рождественском вечере в нынешнем году. Знает, что у нас не на что купить ткань для нового платья. Попросили бы лорда Чедвика помочь деньгами.

– Я не могу этого сделать, Эсма.

– Не мое дело спрашивать, что произошло между вами, сэром Генри и его милостью. Возможно, лорду Чедвику лучше бы не приезжать сюда. А жаль. Мне нравится этот молодой человек. – Экономка заговорила о другом: – Но поскольку он открыл хозяйский дом, вам надо бы поговорить с Лидией Гибсон, не вернется ли она в Роуз-Брайер. Там некому готовить еду.

– Было кому, пока ты вчера не оскорбила кухарку. Эсма помахала ножом.

– Если вы считаете, что вареная курица – это обед. Мужчин надо сытно кормить, а я не могу бросить здесь все.

– Миссис Гибсон заботится о мистере Дойле.

– Мистер Дойл будет счастлив, если вы попросите его подготовить луковицы в оранжерее к весенней посадке. Многие из нас были бы очень признательны его милости, если бы Роуз-Брайер снова ожил и стал таким, каким бывал весной. Это было бы хорошо для всех нас, и для вас, мэм, тоже.

Но для Дэвида, купившего Роуз-Брайер, усадьба ничего не значила. Глядя на чашку, Виктория рассеянно дотронулась до места, где откололся кусочек фарфора. Как она могла объяснить Эсме, кто такой на самом деле Дэвид и почему он здесь? Она даже не могла сказать ей, собирается ли Дэвид вернуть Натаниела или будет ли она сама здесь весной.

Эсма перестала рубить овощи и положила руки на доску.

– Никто из нас никогда не спрашивал вас, от кого вы прятались все эти годы, потому что есть вещи, о которых не следует говорить. Но вы живете здесь уже давно, и мы стали одной семьей. И если вам хочется поговорить, облегчите душу, никому не скажу ни слова.

– Вы с Уильямом всегда были добры ко мне, Эсма. Но есть вопросы, которые я должна сама решить.

Виктория сняла со стены накидку и набросила на плечи: Дэвид забрал свой плащ.

Она вышла из дома, солнце ослепило ее. Снег, наметенный ветром к стенам коттеджа, еще не растаял. Пробираясь между луж, Виктория пересекла двор и спустилась в подвал, где хранились лечебные травы. В тишине раздавался лишь звук лопаты, врезавшейся в землю.

Удар. Скрежет. Удар. Скрежет. Стены усиливали звук, доносившийся из глубины подвала. Виктория сжала губы. С замиранием сердца она пошла на звук. Если есть что-то страшнее, чем оказаться парией в собственной семье, то это страх вообще лишиться семьи.

– Зачем ты встала с постели, Виктория? – донесся из темноты голос сэра Генри.

Услышав, что он по-прежнему называет ее по имени, под которым знал ее, Виктория в нерешительности остановилась у лампы, стоявшей на рабочем столе, не зная, идти дальше или вернуться.

– Я хочу поговорить с вами, сэр Генри.

– Если ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы ходить и говорить, то подай мне горшочек.

Виктория сняла с полки горшочек и прибавила огня в лампе. Сэр Генри давно выкопал ямки в ее саду. Она опустилась на колени рядом с ним и помогла положить хрупкую луковицу в горшочек. Потом Виктория достанет ее и высушит, потому что в горшке она не сохранится, и сэр Генри, конечно же, это знал.

Следя за его руками, насыпавшими землю, Виктория поняла, что он снова и снова делает одну и ту же работу без всякой цели. Она взглянула на него, и глаза ее наполнились слезами.

– Я уже разложила большую часть трав, собранных в прошлом месяце. А остальные...

– Он привезет моего внука сюда? – Сэр Генри продолжал разгребать горку земли.