Первая любовь - Вероник Олми Страница 36

Легким движением плеча Дарио отстранился от стены, вынул руки из карманов. Он не улыбался, приближаясь ко мне, он был бесконечно серьезен, и казалось, из глаз его смотрит вся жизнь, и достаточно секунды, чтобы она перелилась через край.

Двумя руками он обхватил мое лицо и прижался губами к моим губам. Его лицо, близкое-близкое, поплыло у меня перед глазами, и он был близок мне, там, в самой глубине, в тайная тайных. Тот же запах, знакомый, успокаивающий, то же головокружение, что и тридцать лет назад, время качнулось, и мы вздохнули одним вздохом — немыслимое, невероятное мгновение. Могла ли я ждать его? Смела ли на него надеяться? В самом ли деле он хотел поцеловать меня, как целовал раньше? Или внезапно в плавающем сознании очнулся инстинкт? Шел ли он ко мне навстречу? Или снова совершил то, что от него ждали? Я-то целовала его. Целовала утраченное время, которое никак не хотело уходить, целовала молодость, которая прошла, близкую тьму, свою первую любовь, целовала в последний раз.

Мы остались на пороге юности, ощутив высшую близость поцелуя трепещущими губами, ласковыми языками, и этим поцелуем, таким долгим, всегда не похожим на другие, бесстыдным и щедрым, мы сказали друг другу в заброшенной часовне, что жизнь, по крайней мере однажды, имела смысл и вкус. Жизнь по крайней мере однажды была святыней.

Я решила уехать тем же вечером. После часовни нужно было возвращаться, Джульетта ждала Дарио в машине, как тридцать лет назад ждала его мать в день прощания в сосняке. И если я получила разрешение провести с ним час, то на большее я права не имела и прекрасно это знала. Только если эта женщина сумасшедшая или извращенка, она позволит мне провести еще одну ночь у себя под крышей.

Джульетта ждала нас, прислонившись спиной к машине и разговаривая по телефону, и как только нас увидела, отключила телефон и посмотрела с молчаливым изумлением. Я улыбнулась ей с ничего не скрывающим простодушием, прежде чем вернуть навсегда человека, которого она любила. Она открыла ему дверцу машины, но он не захотел садиться и пошел тропинкой, которая спускалась к дороге.

— Пусть поступает, как хочет, — сказала мне Джульетта, — мы заберем его внизу. Садитесь.

Я села на этот раз впереди, рядом с ней. Ее мучил вопрос, который она никогда не задаст и который будет ее мучить всегда. Машина обогнала Дарио и остановилась, поджидая его.

— Я уезжаю сегодня, — сообщила я.

— Вы собирались завтра.

— Я передумала.

— Вы же согласились поговорить с инженерами в порту.

— Говорить нужно вам, вы его жена.

— Они очень суровые люди. И меня не любят. Я боюсь идти к ним одна.

— Не поняла.

— Я боюсь всех, кто будет со мной говорить о нем. Боюсь, что они скажут что-то плохое. Ужасно, что я в них нуждаюсь! Почему мы так нуждаемся в других людях? Почему вы не захотели, чтобы приехал ваш муж?

— Вы подслушивали под дверью?

— С тех пор как Дарио заболел, я подслушиваю под дверьми, роюсь в его бумагах, ставлю свечи святой Маргарите. Почему вы не захотели, чтобы он приехал?

— Теперь вам это понадобилось? Чтобы приехал мой муж?

— Он будет здесь вечером.

И прежде, чем я успела хоть слово сказать, Джульетта вышла из машины, встречая Дарио, который как раз до нас добрался. Она ласково его поцеловала, поправила ему справа воротничок, стряхнула с рубашки белую пыль и паутину. Она возвращала себе свои права. Он стоял с отрешенным, немного рассеянным видом.

— Эмилия задержится у нас немного дольше, чем собиралась, — сообщила Джульетта Дарио, пока он усаживался сзади. Потом обернулась ко мне:

— Марк прилетит рейсом в двадцать пятьдесят сегодня вечером, будет жаль, если вы не встретитесь. — И совсем тихо добавила: — Я высажу дома Дарио, и мы с вами поедем в порт.

Я должна была бы возненавидеть Джульетту. Но Дарио положил ей руку на голову и не снимал ее, пока она вела машину, и оба они показались мне сумасшедшими. И потрясающе красивыми.

Мы приехали во "Флориду", и они закрыли за собой дверь маленькой гостиной. Я воспользовалась свободной минуткой и позвонила Марку, у него были пассажиры, и он не мог поговорить со мной как следует. Я услышала "Жизнь в розовом цвете" и спросила, не американцев ли он везет. Нет, это были японцы, фанаты Марион Котийяр, — странно все-таки устроен мир.

— Женщине уже дважды становилось плохо с тех пор, как они в Париже, она находит парижан агрессивными, неуклюжими и совершенно лишенными романтики. Она изложила мне все это на странном подобии английского, и теперь я катаю их по старому Парижу. Не удаляясь особо от больницы, потому что она боится, что ей опять станет плохо.

— Крутишься вокруг Отель-Дьё?

— Отель-Дьё, Трусо, Кошен, мне бы немного отвлечься от Эдит Пиаф, а то боюсь, у меня начнется аллергия.

— Чемодан собрать успеешь?

— Он у меня в багажнике. Джульетта, как я вижу, не умеет держать язык за зубами… Yes! Yes! The famous "Ботанический сад", "Garden Plants" [4]…

— Ты зовешь ее по имени? У вас такие близкие отношения?

— Честное слово, не такие близкие, как у тебя с ее мужем! Yes, la Salpetrière was a famous hospital for crazy women, yes, crazy women [5]. Извини, вынужден повесить трубку, они хотят блинчиков, повезу их на Монпарнас.

— А на Монпарнасе есть больница?

— Есть больница, вокзал и памятник Родену. Я тебя целую.

И Марк отключил мобильный.

Я невольно улыбнулась: узнаю манеру Марка! Он и сейчас давал мне почувствовать, что все, что происходит со мной в Генуе, не имеет большого значения. Он давным-давно решил, что мы прекрасно ладим, надо только всегда двигаться вперед, выдавая себя за двух торопливых оптимистов, которые все опасные вопросы откладывают в надежде, что со временем они сами как-нибудь уладятся и что удовольствие жить возьмет верх над болью и неприятностями. Я невольно вовлеклась в его игру, не зная, взорвется ли бомба замедленного действия, которая спрятана внутри меня, или действительно радость в конце концов победит.

Из маленькой гостиной до меня доносился монолог Джульетты… Горничная, похоже, принесла им чай, я слышала, как она ходит взад-вперед, везет столик на колесиках, как звенят фарфоровые чашки. И поднялась в кабинет Дарио.

Окно, выходящее на море, было широко открыто, но шума волн я не услышала, море было слишком далеко, словно мир, на который смотришь из окна, когда болен; возникает острое ощущение края жизни, и невозможно начать новую партию, как бы ни хотелось, и все звуки, самые знакомые, приходят приглушенные и чужие. Мы пребываем в оцепенении одиночества, нас одолевает слабость, и мы никак не можем с ней совладать. Потихоньку отпускаем от себя мир, видим, как он отдаляется, исчезает, и кроме изумления, что это УЖЕ произошло, испытываем смирение, и почти улыбаемся тому, что все уже позади, и даже не страшимся пустоты, которая нас ожидает. Я находилась там, где прошлое было ближе настоящего, более ощутимым и подлинным, оно имело значение, в нем был смысл. Сегодня не собиралась сказать ничего существенного, часы сливались со светом, но не с сердцем, жизнь застыла на старте, грозя безумием.