Первая императрица России - Михаил Кожемякин Страница 35

– Сбей ряды! Спиной к спине, ребята! Заряжай… Кладь, товсь, пали!! – надсадно орали поручики и капитаны, у которых не было семи поколений предков с рыцарскими гербами и которых в писцовых книгах дьяки писали, словно холопов: «ондрюшками» да «федьками», «худородными детьми боярскими». Под градом стрел спешенные драгуны собрались под свои значки и штандарты в неровное каре. Солдаты с матерщиной забивали в стволы фузей заряды. Горячим залпом шарахнуло в лицо татарской коннице, и она отпрянула от каре, спасаясь от потерь. Но потом, прежде чем русские успели перезарядить, крымцы налетели снова, осыпали их новым градом стрел и опять стремительно отхлынули, уходя от второго залпа. Так повторилось еще раз, и еще, и еще… Словно раскачивался чудовищный в своем однообразии маятник боя, ударяя – кого стрелой в горло, кого пулей в грудь.

Лишь только загремели первые выстрелы, лагерь российской армии пробудился и зашумел, готовясь к битве. Фельдмаршал Шереметев уже принимал сбивчивые рапорты от нескольких примчавшихся с аванпостов верховых драгун, из тех, кто успел увернуться от татарской сабли.

– От крымского хана авангардия пожаловала, государь, числом до нескольких тысяч! – через минуту докладывал он Петру Алексеевичу, которому двое денщиков-преображенцев через силу натягивали жесткие, негнущиеся ботфорты. – К шанцам басурманы не сунутся, артиллерии нашей опасаючись, однако драгунский полк Петца в великой конфузии. Лошадей у них угнали и приступают со всех сторон. Я скомандовал коннице седлать, однако больно худоконны наши после похода, в строю стоят – шатаются…

– Казаков! Казаков герру полковнику Петцу на выручку! – распорядился царь.

– Не больно-то надежны казаки, бунтуют с самого Днестра, – проворчал Шереметев и хитровато сощурился. – Быть может, великий государь, велишь молдаван Кантемировых в бой послать? Поглядим, каковы в деле его каралаши!

Петр резко встал и тяжело притопнул ногами, вбивая их в ботфорты. Денщик подал ему красный солдатский камзол.

– Тому и быть! – повелел Петр, вдевая в рукава длинные жилистые руки. – Молдавскую кавалерию – в поле, наших драгун – следом! Отогнать басурман на версту, на две – и немедля назад, дабы хан в засаду наших не завлек по своему обычаю. Твоя команда, Борис Петрович!..

* * *

Свежая молдавская конница вылетела из ворот лагеря, словно стрела, и тотчас рассыпалась по полю веером сотен. Подражая татарскому строю, каралаши охватывали неприятеля широким полумесяцем и, подражая татарскому кличу, оглушительно гикали, свистели и выли. Это были такие же природные воины Дикого поля – бескрайнего и обильно политого кровью народов равнинного пространства от Причерноморья до польской и русской границ, на котором веками дрались их деды, прадеды и прадеды их прадедов.

Но татары, ломавшие упрямое драгунское каре, были готовы к такому обороту событий. Их дозоры зорко следили за лагерем «московитов» и вовремя упредили своих вождей. Из-под бунчуков с конскими хвостами, определявших на поле боя положение полновластных мурз-тысячников, призывно запищали пронзительные сигнальные дудки. Крымцы, впитавшие с молоком матери закон извечный степной войны: «Бей слабого врага, от сильного – беги!», поспешно бросали битву. Во весь скок своих резвых мохноногих бахматов они уходили в спасительные просторы равнин. Ловко оборотясь в седле, задние спешили послать навстречу мчащейся молдавской коннице несколько метких стрел. Каралаши в ответ выпустили вслед татарским чамбулам дождь своих стрел и град пуль, но настигать врага не спешили. Всем им, от полковника до последнего слуги-коновода, было известно, чем грозит степная война чрезмерно увлекшимся преследованием воинам… Черепа неразумных храбрецов с незапамятных времен скалятся из седого ковыля предостережением живущим!

Изрубив несколько десятков отставших татар, каралаши начали натягивать поводья, окорачивая горячий бег коней. Осторожно, сотня за сотней, они стали оттягиваться назад, следя за уходящим противником, в любую минуту готовые встретить его хитроумный выпад своим маневром. Выстоявшие в страшно поредевшем под стрелами каре драгуны полка Петца встречали своих избавителей радостными кликами. На помощь уже спешила из лагеря вымученной рысью российская кавалерия, катились повозки собирать раненых и погибших… С той минуты, как ударила первая стрела, прошло менее часа!

Из всех этих событий Екатерине, разбуженной тревогой в российском лагере, удалось стать свидетельницей только разговора Петра со старым фельдмаршалом. Не прощаясь, Петр размашисто вышел из шатра. Всегда, когда неотложные дела звали его, царь словно переставал замечать ее существование. Екатерина свыклась и смирилась с этим: что значит перед величием зовущих его свершений тихая привязанность женщины, брошенной судьбой на его жесткое ложе? Ее удел – найти в вихревом водовороте грозного времени свое место, на котором она сможет помочь ему… Ему и тем, кто идет с ним, оговорилась про себя Екатерина. Ее Петер обладал взглядом гиганта: со своей высоты он просто не замечал чувств и невзгод обычных людей. Для этого существовала она, Екатерина: она ступала по земле рядом с ними, и в ее словах их голос мог достигнуть ушей царственного супруга.

Екатерина села на скрипучей походной кровати и поискала ногами холодные с ночи туфли. Кликнула комнатную девушку Фиму Скоропадскую, велела быстрее подавать платье. Не успела заспанная фрейлина закончить простой походный туалет Екатерины, как сквозь полог шатра донеслись нестройные крики солдат, на все голоса вопивших приветственное: «Виват!»

– Фима, посмотри, что там! – попросила Екатерина.

Бойкая украиночка, дальняя родня поставленного Петром гетмана, сделала политичный книксен, совсем не вязавшийся с ее темным загаром и простым нарядом, стремительно выпорхнула из шатра. Не прошло и минуты, как она стремительно же влетела обратно, возбужденно голося:

– Ой, дивитесь швидче, Катерина Олексiiвна, там молдавани з сечи прийшли, усi такi гарнi лицарi!! Они татар пленных гонят!

Фима с удивительной легкостью перескакивала с русского языка на украинский, нимало не заботясь о том, что Петра Алексеевича злило наречие вольнолюбивых малороссов.

– Пойду! – исполнилась решимости Екатерина, подгоняемая живым любопытством. – Наброшу платок… Некогда возиться, Фима!

Откинув полог шатра, они вышли навстречу розоватым лучам рассвета. Вокруг многолюдствовал и кипел людьми военный лагерь, ставший для Екатерины с юности привычным окружением. Молдавская конница въезжала в ворота, смешав ряды, живописной ватагой. Кони, еще помнившие горячку погони, норовисто храпели и играли, а черноглазые всадники с разгоряченными лицами лихо крутили усы и посматривали на скромных русских пехотинцев сверху вниз, с подчеркнутым высокомерием победителей. Иной, не успевший в спешке утренней тревоги накинуть кунтуша, ехал в одной взмокшей от пота рубашке; другой, потерявший в бою шапку, картинно встряхивал густой чуприной. Гордившийся окровавленной саблей не спешил прятать ее в ножны. Кого-то, кого достала татарская стрела, поддерживали в седле ехавшие с двух сторон товарищи, и из расплывавшегося красного пятна торчал обломок древка…