Мой талисман - Татьяна Романова Страница 34

Наталья Сикорская так и не смогла заснуть. Чернота за окном маленькой комнаты на антресольном этаже Зимнего дворца сменилась тусклым рассветом, а она так и не успокоилась. За один вечер камер-фрейлина поддалась самому большому искушению в своей жизни и так ужасно опозорилась. Красавец-князь, который выбрал ее среди множества дам и пригласил танцевать, был так хорош и дружелюбен, а самое главное, он был богат и холост. Казалось, что это было невероятное везение.

Когда князь Сергей пригласил танцевать Туркестанову, Наталья не удивилась. Только сама эта премудрая Варвара могла думать, что ее тайна никому при дворе не известна. Аракчеев еще год назад предупредил Наталью, что император иногда захаживает по ночам в комнату этой фрейлины своей жены.

– Ничего серьезного, так потянуло старого коня на южную кровь, – заметил тогда кузен, – но это ничего не меняет, обо всех ее шагах ты должна докладывать мне.

Сикорская и докладывала, в том числе и о мужчинах, желающих решить через веселую фрейлину свои проблемы. А таких вокруг Туркестановой за последнее время появилось достаточно много. Наталья доподлинно не знала, помогла ли кому-нибудь княжна, но о тех, кто подолгу разговаривал с ней во дворце или на прогулках, исправно сообщала в своих ежедневных отчетах. Глядя, как живо общается Туркестанова с пригласившим ее молодым человеком, камер-фрейлина так и решила, что Курский – очередной проситель. Когда же он пригласил на танец ее саму, Сикорская окончательно в этом уверилась. Видимо, князь знает о ее родстве с Аракчеевым. Никто никогда не приглашал ее танцевать, мужчины даже не смотрели в ее сторону. Что могло измениться? Причин для внимания к ней не было.

«Значит, ему что-то очень нужно, – подумала Наталья, – и я помогу ему, но за это возьму свою плату».

Когда же князь тактично помог ей выйти из неловкой ситуации с вальсом, а потом был так любезен, так приятно улыбался Наталье, в душе женщины зажглась сумасшедшая по своей дерзости надежда. Казалось, что этот мужчина потянулся к ней, как к женщине. Неужели этого не может быть? Она тоже имеет право на свою долю женского счастья. Как хорошо им будет вместе, она будет помогать ему, надо будет – на колени рухнет перед кузеном, будет ноги ему целовать за своего мужчину.

Воображение мгновенно нарисовало заманчивую перспективу: она помогает князю, а он женится на ней. Стать княгиней!.. Чтобы эти высокомерные аристократки поджали свои хвосты и начали заискивать перед Натальей. Ей ничего так не хотелось в жизни, как того, чтобы перед ней заискивали. Перестать, наконец, быть никем, чтобы весь мир увидел Сикорскую, нет, княгиню Курскую! За этот шанс она была готова пойти на все! Поэтому, не раздумывая, Наталья и сообщила князю, что она – кузина Аракчеева и готова ему помочь решить его проблемы.

Мгновенно ее мечты разбились, превратившись в пыль. Князь Сергей не только высмеял ее, но даже откровенно припугнул, заявив, что его племянница и княжна Черкасская неприкосновенны для нее. Такого унижения Наталья не испытывала даже тогда, когда мадам Валентинович с ласковым сочувствием оглядывала надетые на ней обноски собственных дочерей. Ненависть сжигала Наталью изнутри, и к тому времени, когда за окном совсем рассвело, ее душа выгорела дотла, став глубокой черной ямой. Но пора было подниматься и заниматься делами. В конце концов, место камер-фрейлины императрицы давало ей неплохой доход. Она не только получала приличное жалованье, но и потихоньку прихватывала кое-какие ценные вещи из тех, что не скоро хватятся. Старательно изменив внешность, чтобы ее было невозможно узнать, Сикорская продавала их надежным людям на Охте.

С этим людьми ее свела Минкина в свой прошлый приезд в столицу. Тогда Настасья прислала ей записочку с ужасными каракулями, в которой приглашала повидаться. Помня, кому обязана своим возвышением, Наталья не рискнула отказаться, да и воспоминание о ее пребывании в Грузино часто будили в ее теле тяжелое томление. С тех пор не то что троих – даже одного мужчины не было в ее жизни. Тем же вечером, освободившись, она побежала через Дворцовую площадь в красивый новый дом в самом начале набережной Мойки, построенный Аракчеевым несколько лет назад. Минкина ждала ее. Хозяина не было дома, и Настасья уже изрядно выпила. Лицо ее стало землисто-красным, а глаза лихорадочно блестели.

– Здравствуй, подруга, – весело сказала она, троекратно целуясь с Натальей. – Поедем веселиться! В доме, сама понимаешь, нельзя, предадут, расскажут все, да еще приврут, но я все запреты обойду, любого вокруг пальца обведу, и уж себе в удовольствии не откажу.

Минкина велела своему личному кучеру Василию, которого Наталья часто вспоминала холодными ночами в этом году, заложить коляску, и объявила слугам, что едет с кузиной барина за покупками. Они долго катили сначала по Невскому проспекту, потом, миновав Смольный монастырь, начали углубляться в узкие переулки Охты. Наконец, Василий остановил экипаж около невзрачного, хотя и чистого двухэтажного дома.

– Приехали, барыня, – сообщил он, открывая дверцу, и улыбнулся так, что по спине Натальи пробежала дрожь предвкушения.

– Что скалишься? – ревниво прикрикнула на него Минкина, – когда разрешу, тогда и будешь зубами сверкать, а пока сиди тихо.

Она прошла в услужливо распахнутую кучером дверь, Сикорская последовала за ней. Настасья уверенно вела ее из темной прихожей по узкому коридору. Дом был похож на жилище небогатого чиновника, и камер-фрейлина не могла понять, что же они здесь делают. Но вот Настасья толкнула маленькую дверцу, и Сикорской показалось, что они попали в другой мир. В комнате, богато обставленной позолоченной французской мебелью, восседала ярко накрашенная немолодая дама. Ее нарумяненные щеки испещрили морщины, ярко-рыжие волосы своей пышностью и неподвижностью намекали на парик, а сильно обнаженная грудь давно потеряла форму и колыхалась в вырезе низко открытого платья, как желе. Около нее на полу сидели две совершенно обнаженные женщины и покрывали красной краской ногти на руках дамы.

– Ах, какая радость, – воскликнула дама с сильным акцентом, поднимаясь навстречу гостьям. – Как давно вас, матушка, не было, ждем-ждем…

Нагие женщины отступили к стене и скромно стали, потупив голову. Они даже не сделали ни малейших попыток одеться, и, похоже, их одежды в этой жарко натопленной комнате не было.