Хранящие тепло - Елена Лагутина Страница 32

— Книга.

В руках он держал пятый том Стейнбека. Саша отвела взгляд, ничего не сказав в ответ, будто не замечая. Через минуту дверь закрылась, и следователь приступил к изложению своих вопросов.

— Вы знаете человека, напавшего на вас? Его фамилия, имя? Опишите его внешность…

Дни в больнице тянулись мучительно долго. Впрочем, каждый последующий казался хоть немного, но все же короче предыдущего. Человек есть существо, ко всему привыкающее — именно таков был вывод, сделанный великим Достоевским в его «Записках из мертвого дома». Сашиным Мертвым Домом стала больница, и это сравнение часто приходило на ум и поражало ее своей точностью. Жизнь словно бы замерла вокруг нее, несмотря на то, что каждый день приносил и суету, и тревожность. Процедуры, обход врача, обед, полдник, снова обход врача, тихий, медленно умирающий за окном вечер. Саша научилась определять время по звукам, доносящимся с той стороны палаты, с точностью почти до минуты. Она лежала к окну спиной, и у нее почти никогда не возникало желания повернуться и увидеть солнечный свет. Кристина приходила каждый день, оставалась подолгу, но встречи эти были разными, совсем не похожими друг на друга. Однажды они разговаривали о чем-то, оживленно, и даже со смехом, словно забыв о том, что в Мертвом Доме смех не может быть уместным. Но в каждое свое последующее посещение Кристина, приходя, натыкалась на глухую стену молчания и, как ни пыталась разбить эту стену, уходила домой, не вытянув из Саши почти ни единого слова. Владимир так ни разу и не решился подняться к Саше, хотя каждый раз передавал ей приветы и фрукты, полные пакеты фруктов, которые так и оставались лежать в тумбочке почти не тронутыми и по большей части раздавались младшему медицинскому персоналу.

Странное оцепенение, которое сковало не только движения, но и мысли, возможно, было в какой-то степени спасительным. Саша, казалось, в глубине души поверила и уже смирилась с тем, что в этой палате ей придется жить всегда, что Мертвый Дом станет ее вечным пристанищем в этом мире. В конце концов, что может быть лучше? Здесь все знали ее такой, какой она стала теперь, здесь бинты и шрамы на лице воспринимались спокойно, их как будто бы и не замечали, общаясь с Сашей как с обычным, нормальным человеком — таким же, как и все. А те люди, люди из ее прошлой жизни, из «другого мира», как теперь привыкла называть этот мир Саша, как ни старались, все равно ничего не могли поделать со своей вечной жалостью, от которой Саша теперь страдала, наверное, даже больше, чем от физической боли. Она не могла осуждать Кристину за жалость, но в то же время именно жалость, постоянно присутствующая, стеной стояла между ними и никак не позволяла обеим снова ощутить себя прежними. Вот и Владимир… Саша прекрасно знала, почему он не приходит, почему присылает фрукты каждый день, но боится подняться и взглянуть ей в лицо. Потому что теперь и для него она превратилась всего лишь в «бедную Сашу», увидев которую, хочется плакать. А Денис…

Как ни старалась, Саша не могла не думать о нем. Несколько раз Кристина предлагала ей позвонить Денису в гостиницу, но Саша отказывалась наотрез. Она просто понятия не имела, что можно еще сказать ему, кроме того, что уже сказала. Она только молча качала головой в ответ на предложения Кристины и отворачивалась к стене, в тот же момент снова полностью замыкаясь в себе, ожидая только одного — когда та уйдет, оставит ее наконец одну в Своем Доме. Кристина чувствовала, что Саша хочет именно этого, однако каждый раз не торопилась покидать стены больницы, злилась и на Сашу, и на себя — за собственное бессилие, за неспособность найти нужные слова, заставить наконец Сашу, превратившуюся в некое подобие забинтованной куклы, снова, хоть на некоторое время, стать живым человеком. Она хотела заставить ее — если не заговорить, то хотя бы закричать, заплакать, выругаться, выгнать, в конце концов, ее, Кристину, из палаты, если ее присутствие кажется Саше настолько невыносимым. Но ничего не получалось. Саша с каждым днем все больше и больше замыкалась в себе, и уже начинала всерьез верить в то, что Мертвый Дм станет ее вечным и последним местом обитания. Она представляла себе, как будет ухаживать за больными, мыть полы, разносить обеды — все, что угодно, только бы не покидать этих стен, только бы не вступать снова в тот мир, из которого считала себя вычеркнутой.

Она уже собиралась всерьез поговорить об этом с доктором, но именно в тот день, когда она решилась, как гром среди ясного неба вдруг прозвучали слова о выписке.

Во время перевязки доктор был серьезен — впрочем, как обычно, однако на этот раз Саша почувствовала, что что-то не так. Он как всегда обработал раствором перекиси водорода каждый шов на лице, однако на этот раз не стал, как обычно, накладывать мазь.

— Екатерина Борисовна? — обратился он ко второму хирургу отделения. Екатерина Борисовна, пожилая женщина с одутловатым лицо и добрыми глазами-щелками подошла и посмотрела на Сашу.

Две пары глаз смотрели на Сашу, и она не видела в них угрозы, однако почувствовала приближение чего-то нехорошего.

— Конечно, Евгений Петрович. Я думаю, даже более чем достаточно.

— Ну, поднимайтесь, Саша.

Саша, оттолкнувшись локтями, села на кушетке. В перевязочной было холодно, но в этот момент она вдруг почувствовала какую-то обжигающую волну, пробежавшую по всему телу. Несколько капель пота тут же выступили на лбу.

— Бинты больше накладывать не будем. Все швы уже зарубцевались. Никаких нагноений, все… Все отлично, можно сказать. Так что звоните своей подруге, пусть приезжает за вами.

— Вы что… Вы хотите сказать, что выписываете меня? Выписываете меня из больницы?

В тот вечер у нее случилась истерика. Вернувшись из перевязочной в палату, она упала плашмя на кровать и разрыдалась. Все то, что накопилось в душе за прошедшие несколько дней, бурным потоком вылилось наружу, и парализующее чувство страха полностью подавило собой все остальные мысли, чувства и желания. Она так сильно боялась будущего, чувствовала себя настолько беспомощной, что просто не знала, как быть дальше. Кажется, она обещала Кристине… Впрочем, не только и не столько Кристине, а прежде всего — самой себе, что поговорит с Денисом. Она откладывала этот разговор каждый день; каждую минуту думая об этом, обещала себе, что сделает это завтра. Здесь, в больнице, Саша чувствовала себя более защищенной. Возвращаться домой было страшно.

Накануне выписки к ней снова приходил следователь. Известие о том, что Андрей Измайлов находится в камере предварительного заключения, не произвело на Сашу никакого впечатления: она восприняла это совершенно равнодушно, словно то, что случилось, теперь уже ее совсем не касалось. Конечно, она боялась не его. Она боялась прежде всего самой себя, боялась предстоящей встречи с Денисом, его взгляда — того самого первого взгляда, который он бросит на ее изуродованное лицо. Этот взгляд — Саша знала — он решит все. Он даст ответы на все накопившиеся неразрешимые вопросы, один взгляд — на сотни вопросов. Только где найти силы дождаться этого взгляда, пережить эту секунду, которая перевернет всю ее жизнь?

Порой страх, наполнивший душу, снова заставлял ее вернуться к мысли о том, чтобы оставить все, как есть, ничего не рассказывать Денису — просто исчезнуть из его жизни и остаться в его памяти такой, какой она была прежде. Ведь изменилось не только ее лицо — теми же самыми шрамами была покрыта и душа. И принимая Сашу, он должен будет принять не только ее новый внешний облик, но и ее новую, израненную и исковерканную, изменившуюся душу. Это может оказаться для него непосильным.