Профессионально беременна - Ульяна Гринь Страница 32

— Не то, чтобы я тебе не доверяю, понимаешь?

— Конечно, Ева Станиславовна, я понимаю. Как вы решите, так и сделаем.

— Мне неудобно тебя напрягать. И вообще, я хочу закрыть этот вопрос сама.

Не знаю, понял ли меня Костя. Но съехать из гостиницы и перенести все свои манатки к Беркуту — это не просто действие, это веха. Никогда еще я не оставалась без запасного жилья. Никогда не отдавалась целиком и полностью на милость человека, с которым делила ночи. А теперь отдамся. Конечно, известие о тройне повлияло на мое решение, но я делала это не только из-за ожидаемых трудностей с рождением детей. Просто катализатор.

Я хотела остаться с Данилой.

Хотела любить его и заботиться о нем. Хотела, чтобы он меня любил и заботился обо мне. Хотела засыпать и просыпаться рядом с ним. Хотела поддерживать и подбадривать. Хотела быть его принцессой…

Кто знает, что это вдруг случилось и отчего…

У гостиницы я вышла из машины, опираясь на подставленную руку водителя, и сказала:

— Ты меня тут подожди.

— Нет. Данила Алексеевич строго-настрого велел сопровождать повсюду.

Лицо Кости стало строгим и даже немного сердитым. Я удивилась:

— Почему это? Он что, боится, что я сбегу?

— Не могу знать, Ева Станиславовна. Только мне даны четкие указания, а своей работой я дорожу.

— Ладно. Я никому не скажу, что ты оставил меня одну. Пока я сдаю комнату, сходи, пожалуйста, в ближайшую кондитерскую и купи мне тортик. Ну, ты же знаешь мои вкусы, да?

— Ева Станиславовна… — Костя жалобно наморщил лоб, но я его перебила:

— Я беременна! Со мной нельзя пререкаться! Давай!

Как ни странно, но Костя меня послушался. Правда, предупредил:

— Если вы скажете Даниле Алексеевичу, что я не выполнил его указаний, он меня уволит. И это будет на вашей совести. У меня же девушка беременная…

— Я помню. Не скажу. Сам не проболтайся.

В гостинице я быстро уладила формальности: забрала оставшиеся вещи, уплатила кое-какие копейки за выезд после положенного времени и сдала ключ. Поскольку начал накрапывать дождик, Костю ждала под стеклянным козырьком на выходе. От нечего делать разглядывала прохожих. Защелкали, раскрываясь зонтики, а кто-то набросил на голову капюшон. А вот женщина, которая ругает сына, с непокрытой головой, и дождь ей нипочем. Ругает, похоже, за серьезный косяк, потому что аж покраснела от гнева…

— Тимофей, ты понимаешь, что это недопустимо?! Бабушка позвонила вся в слезах, она корвалол пила!

— Она его всегда пьет, — буркнул парень. На вид ему было лет пятнадцать, а может и меньше. Самый переходный возраст… Ясно все, с бабушкой поругался, ушел куда-нибудь, не предупредил, не позвонил. Сейчас мамка ему задаст. Карманных денег лишит или не разрешит пойти на день рождения друга…

— У бабушки больное сердце, — повысила тон женщина. Твою мать! А ведь я знаю этот голос! Ну, повернись, чтобы я увидела твое лицо… — А ты без спросу дома не ночевал! Представляешь, что я подумала? Да я все морги обзвонила, все больницы!

— Да ладно вам, е-мое! — отмахнулся паренек. — Я у Дины был…

— У Дины он был!

Женщина возмущенно хлопнула ладонями по бедрам, и я узнала ее. Дура я. Это же Тома!

Тома?

У Томы есть сын? Как интересно! Впрочем, какое мне дело до ее семьи…

Они поравнялись со мной, и мальчик — насупившийся, хмурый — скользнул по мне взглядом обиженного на весь мир подростка. А мое сердце пропустило удар — показалось, что я встретила Данилу помладше. Вот просто один в один — голубые глаза, как теплые дальневосточные ключи, прямой нос, пухлые губы, поджатые точно так же, как делает это мой Беркут, злясь.

Я машинально улыбнулась мальчику, а потом меня пронзила догадка. Данила похож на отца. И этот мальчик тоже.

У Томы сын от Алексея Павловича!

Боже ты мой, еще один ребенок… Еще один претендент на наследство. Еще один подозреваемый. Ой! Нет, нельзя подозревать семиклассника! Скорее уж Тому. Хотя она, по моим наблюдениям, олигарха любила. Замуж за него не вышла, но любила совершенно точно.

В общем, это ценное наблюдение. Не зря я осталась в гостинице одна, не зря отослала Костю. Вот только с кем поделиться этим наблюдением? Даниле сказать? Наверняка он знает про единокровного братика. Адвокату? Типа он не знает, ага. Нет, никому пока говорить не буду. Сначала нужно подождать оглашения завещания. Там точно вскроются интересные подробности.

— Ева Станиславовна!

Костя спешил ко мне через улицу с пакетом в руках. С фирменным пакетом из кондитерской, запыхавшийся, обеспокоенный. Я аж умилилась. Ты ж мой хороший! Подумал, небось, что я уже в такси прыгнула и была такова. А ему ехать виниться перед Беркутом. За это встретила парня широкой улыбкой и укоризненным замечанием:

— Костя, нельзя же настолько не доверять людям.

— Простите, я не об этом. Звонила Эллина Алексеевна, она в слезах, сказала, что Дарью Алексеевну забрали в больницу по Скорой, а Данилу Алексеевича увезли обратно в СИЗО.

— Твою мать, — только и смогла сказать я.

До особняка Костя домчал меня за десять минут. Я выскочила из машины, не дожидаясь, пока водитель откроет дверцу, и побежала к дому. Всей ладонью нажала на кнопку звонка, еще раз, и еще… Дверь распахнулась практически сразу. Заплаканная Таня — милая и услужливая горничная — всхлипнула с порога:

— Ой, Евочка Станиславна, что тут было, что было!

— Где Эля? — пытаясь отдышаться, бросила я ей. — Наверху?

— В своей комнате!

Не слушая больше горничную, я бросилась по ступенькам наверх. Распахнула дверь в комнату золовки:

— Эля! Что произошло?

— Какая тебе разница?! — фыркнула она, поспешно вытирая глаза. Разводы черной туши и свежеприобретенный хохолок на макушке сделали ее похожей на Ленни Кравица, но до внешности противной девчонки мне было точно без разницы. Я присела рядом на кровать, где Элька валялась, спросила:

— Что с Дашей?

— Отравилась чем-то, — снова всхлипнула девочка. — Но я-то знаю, что ее отравили!

— Кто?

— Полиция сказала, что Данька! — воскликнула Эля и разревелась, размазывая тушь и черные тени по всему лицу. Бедный ребенок… Мать сбежала, отца убили, брат в СИЗО, а сестра в больнице! Катюшка вон вообще в свою Швейцарию укатила… Осталась Эля одна.

Я порывисто обняла ее, притянула к себе, и Эля вцепилась в меня, как детеныш обезьянки в мать, рыдая на моем плече и уничтожая светлую блузку за тридцать тысяч.

— Ну все, все, малыш, — я гладила ее по волосам, сминая дурацкий хаер. — С Дашкой все будет хорошо, и Данилу выпустят обязательно!