Французская Мессалина - Оливия Клеймор Страница 30

Маркиза де Шатору смотрелась в зеркало. Живот выпирал даже из-под широкого распашного марлота [20], что поделать, седьмой месяц беременности не скрыть ни под каким нарядом. Она повернулась боком и снова посмотрела на своё отражение:

– Какой кошмар! Скоро я буду походить на бочонок! Людовик разлюбит меня и заведёт новую фаворитку.

В последние месяцы маркиза особенно переживала не за течение беременности и не за будущие роды, а по поводу интимных отношений с королём. Увы, но живот рос и мешал их близости, а когда ребёнок начал вовсю шевелиться, о соитии не могло и быть речи. Это расстраивало юную «малышку» де Шатору, ведь совсем недавно ей минул семнадцатый год. Но, несмотря на свою молодость, она почти два года блистала своей красотой в Версале.

Барон Ла Шемэ, который и представил никому неизвестную виконтессу Изабеллу де Лафарг из Алансона, которая стала впоследствии маркизой де Шатору, не ошибся в способностях юной прелестницы. Её семья была разорена, и кроме титула и полуразвалившегося замка у вдовы де Лафарг не осталось ничего, если, конечно, не считать детей: старшего сына и младшей дочери.

Предприимчивая вдова отправила сына на службу к всесильному герцогу Алансонскому, используя все имеющиеся связи и протекции, но дочь… с ней было сложнее. Кроме красоты и прирождённой грации у неё не было ничего. Вдова де Лафарг решила использовать эти два природных дара.

Она сама, откинув всякий материнский стыд, объяснила дочери, как надо обращаться с мужчиной и как доставить удовольствие в постели. Изабелле едва исполнилось четырнадцать лет, когда её мать, желая дочери «только добра», сделала её любовницей графа де Шиньон, чьё поместье располагалось по-соседству. Графиня де Шиньон, женщина неинтересная во всех отношениях, давно тяготила немолодого, но достаточно жизнелюбивого графа, и он всё чаще посещал семью де Лафарг, заглядываясь на прелестную Изабеллу.

Вдова де Лафарг быстро смекнула, что к чему и решила, что граф де Шиньон, как мужчина опытный в любовных делах, вполне достоин стать первым любовником её дочери. По мнению вдовы, первые уроки любви – самые важные в жизни, и от них зависит, как поведёт женщина себя в постели в дальнейшем, а потому, пресекая всякие возражения дочери, самолично свела её с де Шиньоном.

Изабелла была подавлена поведением матери, ей казалось, что та использует её в своих грязных целях. На первый взгляд так и оно и было. Но затем, когда юная Изабелла приобрела любовный опыт, предприимчивая матушка, опять же используя свои связи, направила её ко двору герцога Алансонского, правда к его так называемому «малому двору», которым заправляла герцогиня, его жена.

Вскоре барон Ла Шемэ, посетивший Алансон, прослышал про юную прелестницу, фрейлину герцогини Алансонской, и вскоре сам убедился в её любовной прыти. Что и говорить, уроки матушки и графа де Шиньон не пропали даром. Юная Изабелла поставила цель: при помощи своей молодости, красоты и разносторонних способностей добиться положения в обществе, и лучше всего в Париже, покинув надоевший провинциальный Алансон с его несостоявшимися амбициями и претензиями на вторую столицу Франции.

* * *

До последнего момента Изабелла посещала балы и маскарады, скрывая беременность под широким просторным платьем с завышенной талией. Некоторые модницы Парижа переняли фасон, посчитав, что это и есть последний шик придворной моды.

Маркиза де Шатору чувствовала себя всё хуже с каждым днём, скрывая излишнюю бледность под густыми румянами. Она всячески хорохорилась, пытаясь напускной весёлостью доставить удовольствие королю. Никто не знал, как маркизе плохо, даже придворный лейб-медик, специально приставленный к ней самим королём. Сам же венценосный любовник и вовсе ничего не подозревал, продолжая наслаждаться по ночам слегка располневшим телом Изабеллы.

Но любовная идиллия должна была закончиться, увы, сие неизбежно. Изабелла более не посещала спальню короля, тот пребывал в дурном настроении. Барон Ла Шемэ предпринимал попытки, дабы найти достойную замену маркизе, но для Людовика это было лишь физическим удовлетворением и не более.

Наконец Людовик решил направиться в Клюни, слегка развеяться. Изабелла последовала за ним, но по состоянию здоровья не часто покидала свои апартаменты. Король совершал конные прогулки, играл с придворными в «городки», прогуливался по парку, наслаждаясь дивными фонтанами. Порой Изабелла присоединялась к нему в пеших прогулках, всячески скрывая своё недомогание.

* * *

Неприятности начались, как и полагается, неожиданно. Во время прогулки по парку маркизе стало плохо: голова закружилась, низ живота пронзила резкая боль. Король успел подхватить фаворитку, иначе бы она упала на глазах придворной свиты, доставив немало удовольствия некоторым дамам, страждущим ласк монарха.

Людовик вернулся в Версаль. Маркиза под непрестанным оком королевских лейб-медиков почти месяц не покидала своих покоев: угроза выкидыша была реальной.

Поначалу король навещал фаворитку, но наносил визиты всё реже и реже: вид больной беременной женщины, даже некогда им любимой, действовал на него угнетающе.

* * *

Людовик XV пребывал в отвратительном настроении. Его раздражало всё: начиная от обер-камергера, лейб-медиков, канцлера и заканчивая пажами, которых ему хотелось вовсе излупить до полусмерти.

Обер-камергер постоянно докладывал о состоянии маркизы де Шатору. Оно не менялось вот уже почти сутки: несчастная никак не могла разродиться, оглашая дикими криками не только свои покои, но и близлежащее апартаменты короля.

Людовик как чувственная натура переживал за любовницу, хотя ловил себя порой на мысли, что процесс родов несколько затянулся и утомил его.

Дю Барта Гийом де Саллюст, обер-камергер Его Величества, находился в затруднительном положении. Наступал момент, когда он должен был доложить Людовику о состоянии маркизы де Шатору, но, увы, оно не улучшалось, а лишь ухудшалось. Придворные лейб-медики не покидали роженицу, делая всё возможное и невозможное, но… ребёнок не желал появляться на свет, так и не перевернувшись, как положено перед родами, а лежал поперёк чрева матери.

Маркиза де Шатору очень страдала, и настолько обессилила и измучалась, что уже не могла даже кричать. Она стонала, и этот стон напоминал скорее приглушённый рёв животного, обречённого на гибель.

Де Саллюст стоял перед дверями королевского кабинета почти час, не решаясь войти. Королевские мушкетёры, наблюдавшие за обер-камергером со своих привычных постов и знавшие обо всём, что происходит в Версале, искренне сочувствовали ему.