Ваниль - Неджма Страница 30

Мы с Лейлой шли мимо маленького дома цвета охры, спрятанного в глубине тупика, когда женщина, увешанная золотом, как витрина еврея, высунула голову за дверь. Она решилась выйти наружу, обняла нас так, как будто знала всегда, и выпалила, прежде чем мы произнесли хоть слово:

— Я знаю, кого вы ищете. В этом квартале жила Зобида, но она уехала.

Я знала, что ветры пустыни нескромны и болтливы, но тут мне пришлось признать, что жители Сабии, не пользуясь руками, умели слушать.

Если оазис, по-видимому, знал цель нашего путешествия, кто мог нас защитить? Очевидно, никто, ибо каждый раз мы уходили, ничего не зная о направлении, в котором уехала Зобида.

К моему большому удивлению, Лейла не казалась такой раздраженной, как в Ранжере, когда она узнала об отъезде колдуньи. Она возвращалась в караван слишком легкой походкой для девушки, расстроенной нашей неудачей.

Мы продолжили наши поиски. Однако каждый раз они были напрасны. И тогда Лейла заявила, что она устала и вымоталась. Она хныкала, утверждая, что потеряла надежду, и клялась всеми богами, что мы не найдем Зобиду. Ее отчаяние меня заинтриговало. Я сказала ей, что на кону не мое влагалище и не моя честь, у меня нет мужа, который ждал бы моего возвращения, так почему она хотела все бросить?

Она уклонилась от ответа. Я заметила, что, как и раньше, достаточно было вернуться к каравану, чтобы ее настроение изменилось. Она подбежала и села перед нашим навесом, ее сияющее лицо было обращено к поэту, который то смотрел на Лейлу, то склонялся над деревянной табличкой.

Мне нужно было понять очевидное. С момента нашего прибытия Лейла часто смотрелась в маленькое зеркальце, которое она повесила на палатку, рылась в своих вещах в поисках соблазнительного наряда, пересекала порог, только пригладив волосы, обведя глаза карандашом и красиво завязав платок на лбу.

Она села перед Амиром, который, казалось, уже ждал ее, сидя перед палаткой на верблюжьем седле и поставив в песок напротив себя чернильницу. Он смотрел на Лейлу, наклонялся, чтобы что-то записать, и снова смотрел на нее. Красота молодого человека вдруг поразила меня. Я никогда не видела таких темных волос, полных губ и взгляда, настолько глубокого, что его можно было бы назвать пристанищем тайн.

В тот день, после полудня, когда я возвратилась из Сабии, куда ходила одна, Лейла обронила:

— Мне нужно было уехать не для того, чтобы спасти честь, а для того, чтобы научиться читать и писать.

— Верно, Бог советовал искать знание даже в Китае. Он не говорил о путешествиях с целью открыть закрытые влагалища.

Она не поняла моей иронии:

— Я хочу остаться в этом караване и попросить Амира научить меня читать.

— Ты хочешь вернуться в деревню ученой? Твоя родня получит от этого особое удовольствие!

Она проигнорировала мою откровенно насмешливую интонацию. Я продолжила:

— Ты забыла, что тебя ждет весь Зебиб? Главное — доказать, что твое влагалище нетронуто! На твою голову им плевать. И стихи этого молодого человека его не расколдуют!

Я подивилась собственной суровости, но сказала себе, что взяла на себя обязательства, поставила цель и не собиралась поворачивать назад. Моим делом было не знание, а любовь. Ни этот поэт, который упорно складывал рифмы, ни эта малышка, которая принялась мечтать о знаниях, не смогли бы меня остановить.

Я продолжила, идя по грани между серьезностью и смешливостью:

— Если ты действительно этого хочешь, я заставлю юношу прийти к тебе как зачарованного.

Она радостно поднялась, и я заключила, что ее восхищение молодым человеком возникло только благодаря голове, а не телу.

Что-то мне мешало. В первый раз я поняла, что Лейла отказывалась мне отвечать не из скромности, а по собственному желанию. В ее молчании была достаточная уверенность. И в ее отдалении — возможность существования какого-то укрытия, которое было мне незнакомо. Какая сила дала ей эту уверенность, чуть ли не вызов?

Я хотела рассказать ей о том, как встречалась после полудня с продавцом ковров, но ее отношение меня раздражало, и я передумала.

На самом деле я едва сказала старику пару фраз, и мы уже стали заговорщиками. Наш возраст и мой статус чужеземки позволяли нам не обращать внимания на нарушения нравственности и ошибки в языке.

Я вкратце рассказала ему, что мы «с дочерью» искали в Сабии родственницу, когда заметила силуэт молодой женщины, быстро выходившей из лавочки, закрыв лицо вуалью. Я пошутила насчет того, что его посещают «молодые ростки». Он заверил меня в том, что не собирался производить впечатление, чтобы соблазнить меня — на его вкус, я была слишком стара, — но он расскажет мне о своих победах ради любви к истине.

— Мне восемьдесят шесть лет, той, которая только что вышла из лавочки, — двадцать пять. Ночью она со своим мужем, днем — со мной.

— И чего тебе стоит это внимание?

— Это просто — я делаю с этой молоденькой женщиной то, что с ней отказывается делать муж. К тому же она дала адрес двум своим сестрам, которые делят меня между собой. Да, моя дорогая! Восемьдесят шесть лет и три райские гурии!

— Что особенного может найти в тебе молодая женщина, черт возьми? Зачем ей искать твоего ложа? При всем моем уважении, — добавила я, сдерживая смех, — я не понимаю, как можно предпочесть безработного усердному труженику!

— Я никогда не утверждал, что они любят меня больше, чем мужа, добрая женщина! Не заставляй меня говорить то, что я не говорил.

— Тогда объясни мне, почему они приходят к тебе, если они влюблены в своих мужей.

— Им нравится заниматься любовью с твоим покорным слугой.

— Мне хочется верить в чудо, но предполагать, что ты еще способен…

— Ты неопытна, старуха! Эти молодые женщины наслаждаются тем, что обманывают своего хозяина, вот и все. Ты, как и я, знаешь, что они хранят свою девственность, пока нетронуты, но, лишившись ее, предлагают себя всем. Никто не проверит. Женщины — самые умные создания, которых я знаю. Божественные мерзавки! Мужчины так мало об этом знают! Как только они дают женам хоть немного свободы, те пробираются в мою лавку. Спасибо, мои братья по полу, ваша глупость оборачивается для меня сладостной наградой!

Я притворилась, что теряю терпение:

— Довольно вздора, будем серьезней.

— Я серьезен, черт возьми. Эти девушки, привыкшие действовать тайно, могут испытывать только запретное удовольствие. Моя лавка — это их тайна, а тайна действует на них как афродизиак, и таким образом они мстят мужьям. Поняла?

— Ты полагаешь, что если бы они занимались любовью свободно и по своему вкусу, то наслаждались бы меньше.

— Удовольствие наполовину состоит в том, что оно запрещено.

— Все это — старческие бредни, — ответила я.