Шелковый поцелуй - Барбара Картленд Страница 29

Самолет разгонялся по взлетной полосе, и Вайру вдруг охватил судорожный страх, что они разобьются. О, если бы только Йен был рядом и успокоил ее.

В это мгновение она словно ощутила на губах прикосновение его губ, его нежный поцелуй. Поцелуй, так непохожий на те, которые ей случилось узнать раньше.

Его губы держали ее в плену, и ощущение его близости принесло Вайре странное умиротворение.

Вайра открыла глаза.

Они были уже в воздухе, а она даже и не почувствовала, как они взлетели.

И что удивительно, она больше не боялась – воспоминание о поцелуе Йена излечило ее от страха.

* * *

Вайра сидела неподвижно, устремив взгляд на Женевское озеро.

Вода, небо, острова, видневшиеся в отдалении горы казались голубыми. Картина была фантастически прекрасна, но Вайра ее не видела.

Она вся погрузилась во мрак своего собственного мира, такого теперь пустого и одинокого, где ей не к кому было обратиться, где она была ничья.

После похорон – очень простой, но, при всей своей простоте, торжественно-печальной церемонии – доктор Бергер ей сказал:

– Идите в сад. Полагаю, вам хочется побыть одной.

Не отвечая ему, она отвернулась от длинного белого здания клиники и направилась в сад, казавшийся раем, с его душистыми цветами, пышными кустами и тенистыми деревьями, где царили мир и покой.

Она шла все дальше, пока все постройки не скрылись из вида, а потом присела на деревянную скамейку. Единственными звуками вокруг было жужжание пчел и стрекотание кузнечиков.

Шла она как автомат, словно какая-то потусторонняя сила направляла ее движение.

А теперь она сидела неподвижно, ощущая только темноту и пустоту внутри себя, тоску и боль, которые невозможно было излить в слезах.

Ей казалось, что с того самого момента, как она вылетела из Лиона и вышла из самолета в Лозанне, она словно вошла в темный туннель, полный одиночества и отчаяния, откуда не было выхода.

Как в кошмарном сне она слышала ровный голос доктора Бергера, говоривший ей о том, что она уже знала в душе.

– Мне очень жаль, мисс Милфилд, – сказал он, – что вам приходится узнать правду. Вашей матери остается жить недолго. Несколько часов – быть может, до вечера – это все, на что мы можем надеяться.

Он помолчал. Глаза его за дымчатыми стеклами очков были очень добрые.

– Одно могу я вам сказать в утешение. Она не страдает. Нам удалось помочь ей избежать страданий, которые она неизбежно испытала бы, не окажись здесь, у нас. Но и мы не способны творить чудеса и помочь ей больше не в силах.

– Почему? Почему все это должно было так случиться? – спросила Вайра.

– Мы всегда задаем себе этот вопрос, когда оказываемся перед лицом смерти, – серьезно отвечал доктор Бергер. – Я могу ручаться, что она не боится умереть. На самом деле, мне кажется, она даже ждет приближение смерти.

– Я думаю, это потому, что она верит во встречу с моим отцом, – сказала Вайра. – Мы часто с ней об этом говорили, и она всегда повторяла, что, не будь у нее меня, она желала бы умереть в один день с ним.

Доктор понимающе кивнул.

– Вашего отца звали Джон? – спросил он.

– Да.

– Я так и думал. – Доктор снова кивнул. – Ваша мать часто повторяла это имя во сне или в забытьи.

Доктор проводил Вайру в небольшую, но уютную палату с окном, выходившим в благоухающий сад, за которым виднелось озеро. В комнате было прохладно и тихо.

Вайра увидела мать, лежавшую неподвижно на высокой больничной кровати. Лицо ее казалось очень маленьким и бледным, даже на фоне ослепительной белизны подушек.

С огромным усилием Вайра улыбнулась и, подойдя к кровати, дотронулась до холодной исхудавшей руки, лежавшей поверх одеяла.

– Мамочка, я здесь! – сказала она, с трудом удерживаясь от рыданий.

Ей показалось, что сознание вернулось к ее матери откуда-то издалека.

– Вайра? – произнесла она тихо.

– Я здесь, мамочка! – повторила Вайра. – Мамочка, дорогая моя, я здесь, с тобой.

– Я хотела… видеть… тебя, – едва слышно прошептала миссис Милфилд.

Быть рядом с матерью, сознавать, что они вместе здесь, хоть и в чужой стране, хоть и ненадолго, но все еще вместе, было для Вайры облегчением.

– Я… я… хочу… сказать тебе кое-что.

– Я слушаю тебя, – проговорила Вайра.

– Я… я умираю, – сказала миссис Милфилд. – Я это… знаю, но ты… ты не переживай… не мучайся.

– Но, мамочка, что ты говоришь?! – воскликнула Вайра.

– Ты… ты молода, – отвечала миссис Милфилд. – Тебе… еще многое… предстоит. Я… старалась… беречь тебя… больше не могу. Я… ухожу… ухожу к Джону.

– Да, моя любимая, но я без тебя пропаду. Мамочка, дорогая, как я смогу жить без тебя?

Легкая, едва заметная улыбка коснулась губ миссис Милфилд.

– Ты… ты будешь счастлива, дорогая, – проговорила она тихо. – Очень… очень счастлива. Мне… мне он нравится… очень.

Вайра смотрела на мать в изумлении. Что это значит? О ком она говорит? Вопросу, готовому сорваться с ее уст, помешало умиротворенное выражение, внезапно преобразившее лицо миссис Милфилд.

На мгновение Вайре показалось, будто морщины на ее лице исчезли, годы словно отступили. Ее мать уже не выглядела старой, больной, измученной страданиями, а была, как когда-то прежде, молодой, оживленной, красивой. Глаза ее широко раскрылись, и голос, звонкий и отчетливый, прозвучал в комнате.

– Джон! Джон! – воскликнула она.

Она сделала попытку протянуть руки, но едва они поднялись в воздух, как в тот же момент упали на одеяло, ослабевшие и безжизненные.

Вайра поняла, что ее мать умерла.

Женщина, оставшаяся лежать на кровати, была не она. А мама, снова молодая и очаровательная, навсегда соединилась с пришедшим за ней мужем.

Вайра была уверена в этом, хотя и не сумела бы выразить это ощущение словами. Она безмолвно опустилась на колени у кровати и оставалась в таком положении, пока кто-то не помог ей подняться и не увел в другую комнату.

Теперь, сидя на деревянной скамейке в саду, она воображала себе свое возвращение в Лондон, в одиночестве, ощущала пустоту их маленькой квартирки, пыталась представить себе поиски новой работы, возвращение по вечерам, приготовление еды и долгие часы в молчании за чтением и размышлениями, пока не наступало время ложиться спать.

Она представила себе годы такой жизни и содрогнулась.

Она ни разу не говорила с Йеном, хотя ей передавали, что он звонил каждый день.

Она сама сказала доктору Бергеру, что не хочет ни с кем говорить и никого видеть.