Дни гнева, дни любви - Роксана Гедеон Страница 28

Когда подали сыр, молчание, наконец, было нарушено, и нарушил его Франсуа, чего я никак не ожидала.

– Сюзанна, – почти официально сказал он, отказываясь от прежнего кратко-небрежного «Сюз», – я имею все основания считать, что наш брак оказался неудачным.

Я так и замерла с кусочком сыра у рта. В глазах у меня застыло удивление. Подумать только, он заговорил как раз о том, что имела в виду и я.

Отложив салфетку и откидываясь на спинку стула, адмирал произнес:

– Вероятно, вам это неприятно слышать, и вы спросите, почему я именно так думаю. Я объясню.

Ничего подобного я спрашивать не собиралась, он сам ставил вопросы и сам отвечал на них. Но мне было интересно услышать, какие у него претензии ко мне, и узнать, как далеко он зайдет в своем самомнении. О претензиях было интересно узнать еще и потому, что теперь это ничуть меня не трогало.

Он продолжил:

– Сюзанна, я, можно сказать, человек государственный. Стал я депутатом не так давно, но с тех пор, как стал им, я с каждым днем убеждался, что вы не та женщина, которая мне нужна. Моя мать предупреждала меня, но я тогда был слишком ослеплен, чтобы прислушаться к ней. Безусловно, я был обязан на вас жениться хотя бы потому, что вы были беременны, и я решил поступить как порядочный человек, но это не мешает мне сейчас признать, что моя женитьба на вас была ошибкой.

Я катала по столу хлебный шарик и внешне была очень спокойна, но внутри у меня все холодело и холодело. Несмотря на безразличие, даже неприязнь к мужчине, который сидел напротив меня, я не могла не чувствовать жгучей досады. В речи, которую он так складно произносил, я даже могла угадать домашние заготовки мадам Лукреции. Нет, вы только подумайте – он поступил как «порядочный человек». Во-первых, то, что он женился на мне лишь из чувства порядочности – это чистейшая ложь, но он, возможно, и сам уже этого не сознает. Во-вторых, он, оказывается, так плохо знает меня, что осмеливается полагать, что, женившись, спас меня от бесчестья. Да если бы я узнала о таких его соображениях, я была бы ужасно унижена, я бы возненавидела его, ибо всегда терпеть не могла быть кому-то обузой. К тому же, даже беременность не обесчестила бы меня больше, чем брак с ним! Сознает ли он это? Нет, конечно же, нет. Он всегда говорит: «моя женитьба на вас», «то, что я женился» – у него и речи нет о браке как о союзе, он даже слова такого не употребляет!

Подавив в себе желание спорить, я холодно взглянула на Франсуа:

– Будьте добры, сударь, продолжайте.

– Повторяю, раньше я был ослеплен. Вы необыкновенно красивы, и этого никто у вас не отнимет, но именно ваша красота и помешала мне вовремя проявить благоразумие.

– То есть не жениться на мне? – уточнила я.

– Именно так, – подтвердил он сдержанно, со скрытой мстительностью. – Вы не подходили мне с самого начала, даже тогда, когда мы познакомились.

– Как, даже при Старом порядке?

– Безусловно, Сюзанна. Я мечтал посвятить себя новым веяниям, мечтал изменить судьбу страны, а вы ни о чем таком даже не помышляли. Напротив, вы всегда демонстрировали свои отсталые и крайне вредные для государства убеждения.

– Отсталые! – повторила я, поражаясь тупости этого человека. – Да почему же это они…

Я прикусила себе язык, подумав, что не следует вступать в спор. Он решил сегодня отомстить мне, сказав речь, – так пусть же он ее скажет. Я потерплю, что бы он ни говорил. Меня интересовал лишь вывод, который он сделает из собственных слов.

– Простите меня, сударь, – сказала я прерывисто, – продолжайте.

– Вы ничего не хотите сказать? А то может создаться впечатление, что я и слова не даю вам произнести.

– Что касается этого, мне не в чем вас упрекнуть. Говорите, ни о чем не беспокоясь.

Он сделал глоток вина и снова взглянул на меня.

– Я, сударыня, депутат Собрания, на что вы никогда не обращали никакого внимания. А ведь я всегда на виду, и почти всех в Париже интересует, какова у меня жена. Уже одно ваше имя бросало на меня тень и вызывало недоверие. Но я готов был бы смириться с этим, и в конце концов моя преданность преодолела бы предрассудки, связанные с вашим прошлым, но вы не дали мне для этого ни единого шанса. Люди, приходившие ко мне, удалялись с обидой на вас, ибо вы вели себя непростительно высокомерно. Вы компрометировали меня на каждом шагу, вы мешали моей карьере. Наконец, даже в личной жизни вы мучили меня скандалами, причиной которых было то, что вы не желали порывать со своим прошлым. А в вашем прошлом, поверьте, не было ничего замечательного.

– Мое прошлое – это мое прошлое, – возразила я, – и только я могу решить, замечательно оно для меня или нет. Прошу вас, сударь, если только вы не хотите, чтобы я заговорила о вашем прошлом, оставьте эту тему.

– Вам неприятно? – холодно спросил он, в душе наверняка удовлетворенный тем, что причинил мне неприятность. – Хорошо. Я скажу о другом. О нашей совместной жизни. Здесь я тоже напрочь был лишен уюта и спокойствия. Вы упрямо отказывались понимать меня и жить моими интересами. Вы не создали мне никаких условий для работы. Я по двенадцать часов проводил в Собрании, а когда возвращался, вы встречали меня упреками, всем своим видом показывая, что я заставляю вас скучать…

Я внимательно слушала его, и раздражение понемногу улетучивалось. Оказывается, он меня винит во всем, а не себя. И наверняка он действительно так думает, действительно считает себя обиженным и непонятым. Я тяжело перевела дыхание, внутренне очень радуясь тому, что наши отношения идут к концу и что мне больше не нужно будет подлаживаться под Франсуа. Дело ведь не в том, что я такая плохая или плох он, – просто мы совершенно разные. Мы не созданы друг для друга Он, даже при своей фамилии, – прирожденный буржуа, потому-то его так туда и тянет, потому его так влечет третье сословие. Я – аристократка, и я никогда не смогу смириться с тем, что человек, имя которого я ношу, интересы своей семьи ценит ниже, чем интересы политики, личное приносит в жертву общественному. Да ведь если что-то и важно для счастья человека, то это личное!

– Мне не очень удобно говорить об этом, Сюзанна, но я вынужден заметить, что и в интимной жизни вы – не та женщина, которая мне нужна. Было время, когда мне льстила ваша страстность и когда я был в восторге от нее, но теперь я понял, что это просто-напросто развратное клеймо Версаля. Это хорошо для куртизанки, но как жена вы позволяли себе такое, чего ни одна порядочная женщина, скромная и добродетельная, не позволит. Я, как депутат, нуждаюсь именно в скромности. А вы требовали от меня чего-то такого, чего ни один мужчина не мог бы вам дать.

– Согласитесь, сударь, – произнесла я, – что вот уже много месяцев я вообще ничего от вас не требую, убедившись в том, что вы ничего не способны мне дать.

Впервые за весь разговор кровь бросилась ему в лицо.

– Мне известно, что в оскорблениях вы поднаторели. Но я остаюсь при своем мнении. Вы во всех отношениях мне не подходите.