Чужая дочь - Елена Арсеньева Страница 27

– И как, на хрен, я тебя разведенного, с двумя детьми, продвигать буду? – Шульгин уже с трудом сдерживался. – Ты котелком подумал?!

– Я лучше выпью, – растерялся Михаил, снова хватаясь за фляжку, но Шульгин вырвал ее и отшвырнул:

– Моральный облик партийца еще никто не отменял!

– Да люблю я ее, ты понимаешь?! – простонал Михаил.

И, глядя в ошеломленное лицо друга, доверчиво сказал:

– Я ведь думал, я ее потерял. Навсегда! А здесь – нашел!

– Хватит ерунду молоть! – рявкнул Шульгин. – Люди насмерть загибаются – страну из руин стараются поднять. Я как загнанная лошадь от усталости падаю каждый день! А у него любовь! Тьфу!

– А я что?! – возмутился Говоров. – Я тоже вкалываю! Без разгибу!

– Вот я и удивляюсь, – заорал Шульгин, – когда ты все успеваешь!

Перевел дыхание.

– Кстати, Ритуля тут про какую-то повариху говорила.

– Повариха, не повариха, – тяжело поднялся Михаил. – Она женщина!

Шульгин смотрел, глазам не веря.

– Дурак! – простонал тяжело. – Дурак! Сломаешь всю свою жизнь! До гроба будешь парторгом в каком-нибудь совхозе сопли жевать!

Говоров усмехнулся.

Ах так!..

Шульгин окончательно потерял над собой контроль:

– Ты фронтовик! А сейчас я вижу перед собой тряпку!

– Да ты с тряпкой-то поосторожней! – взревел Говоров, вскакивая. – У меня четыре боевых ордена!

– Да знаю я, – с досадой бросил Шульгин.

Сильно надавил на его плечо, заставил сесть:

– Значит, так, орел! Ты мне ничего не говорил, а я ничего не слышал.

– Дементий, ну послушай… – взмолился было Говоров, но осекся, увидев выражение лица друга.

Шульгин тяжело опустился на стул и приказал, глядя в сторону:

– Допивай коньяк. Проспись. А потом иди мириться с женой.

– Шульгин… – простонал Говоров.

Шульгин покосился – лицо у Михаила было как у тяжелораненого. Но сам виноват! Сам виноват! Однако Дементий все же попытался свести все к шутке и заговорил со своим любимым «сталинским акцентом»:

– У тебя Ритуля – такая красавица! Вах! Что тэбе еще, дураку, нужно?

Михаил нахлобучил шляпу, тяжело вздохнул:

– Эх, Шульгин, Шульгин!

Побрел к двери… Вдруг повернулся и тихо сказал, поглядывая на портрет вождя на стене:

– Да, кстати… ты поосторожней с этими шуточками… под Сталина.

– Да я ж любя, – растерялся от неожиданного поворота разговора Шульгин. – И только для своих.

– Ну да, ну да, – кивнул Говоров, снова поворачивая к двери. – Для своих, для своих…

Он вышел.

А Шульгин тяжел вздохнул.

Что за день… идешь по тонкому льду, в какую сторону ни глянешь, кругом полыньи!

Надо, пожалуй, прислушаться к совету Михаила – насчет этих шуточек. А вот прислушается ли Михаил к его совету?..

Ну что ж, время покажет!

* * *

Как ни странно было Говорову представить, что можно смирить себя и продолжать жить рядом с Тасей в одном доме, не говоря ей ни слова о любви, держаться равнодушно, как с посторонним человеком, даже оставаясь с ней наедине, ему пришлось это сделать. Он любил Тасю, но прекрасно понимал, что развод с Маргаритой будет означать не просто чудовищный скандал, который изломает его жизнь, но и – самое страшное! – потерю детей. Какое это будет для них страшное горе! А ему как пережить презрение Кости, разочарование Лили? Нет, Лиля не будет презирать отца, но Маргарита никогда не отдаст ему дочь. Никогда, несмотря на свою ненависть к ней!

Говоров прекрасно знал, что его жена – человек с сильным характером. Она пойдет на все: на скандалы, на жалобы в обком, да куда угодно, вплоть до ЦК партии! – только бы отомстить мужу, если он только заикнется о разводе. А если он начнет доказывать, кто родная мать Лили, его сочтут сумасшедшим морально-бытовым разложенцем!

В него пальцами будут тыкать на улицах!

И Тася… Останется ли она с ним после скандалов – неизменных спутников развода?

Нет, не жестокое пророчество Шульгина об участи совхозного парторга испугало Говорова. Если бы с ним были Тася и Лиля… Ну и Костя, конечно, Костя! – он выдержал бы все. Но потерять их – нет, он не был готов к этому!

Поэтому и последовал совету Шульгина. И теперь держал себя как ни в чем не бывало. Даже ложился в постель с Маргаритой – представляя, что рядом с ним Тася…

Вряд ли жена оставалась довольна его торопливыми, скупыми ласками: ведь в эти минуты Говоров думал только о себе, о том, чтобы снять то неимоверное напряжение, в котором пребывал постоянно. Однако для Маргариты, кажется, имело огромное значение уже хотя бы то, что муж вернулся в супружескую постель и, пусть лишь внешне, у них нормальные отношения – и днем, и ночью.

Впрочем, Говоров иногда ловил на себе настолько холодный, изучающий взгляд жены, что чувствовал себя каким-то насекомым под микроскопом, за которым наблюдает некий исследователь.

Надо заметить, что он и сам проникся страстью к психологическим наблюдениям. Исподтишка присматривался к знакомым, сослуживцам, посторонним людям, с которыми встречался на совещаниях и пленумах, к своему начальству и пытался понять: неужели все они тоже терпят ложь, скуку, а порою и мучения в семейной жизни ради того, чтобы сохранить свою должность, чтобы их не исключили из партии, не ославили, не опозорили… не разлучили с детьми?!

По его наблюдениям, выходило, что таких же притворщиков, как Михаил Иванович Говоров, на свете живет немало… Странным образом это открытие помогало переносить собственные душевные страдания.

Вот если бы только Тася не смотрела на него так холодно!..

Ему страшно хотелось дать ей понять, что она для него – единственное существо на свете, хотелось подтвердить свои чувства. Сделать какой-то подарок… Дорогой, памятный! Какую-то вещь, которую Тася могла бы всегда носить – и, взглянув на нее, волей-неволей вспоминать его, Михаила. Но как это сделать? Как преподнести подарок так, чтобы она взяла его, не могла не взять?

Пришлось ждать Нового года. И хорошенько раскошелиться: ведь он не мог сделать подарок одной Тасе, нужно было замаскировать это подарками всем другим, а главное – Маргарите, чтобы, так сказать, замазать ей глаза и отвлечь внимание от Таси…

На праздник приехал из Москвы Костя, выглядевший необыкновенно повзрослевшим в своей суворовской форме. Маргарита была так счастлива встрече с ним, что несколько ослабила свое неусыпное и тягостное внимание к мужу.

На радостях, что освободился от ее надзора, Говоров вовсю разошелся: нарядился Дедом Морозом и веселил гостей.