След ангела - Олег Рой Страница 26

— Вот, — важно продолжал Сашка, — теперь думаю еще ножны сделать. Есть кожи кусок (это была старая мамина сумочка, но необязательно же об этом говорить!). Только надо вырезать и прострочить…

— А тебе Коза сделает! — радостно воскликнула Лила. — Полина у нас рукодельница. И машинка у них есть — она не то что кожу, фанеру прошить может.

— Ну вот, правильно, все брошу и буду теперь ножны прошивать! — недовольно пробурчала Полина.

Ясно, что от нее ничего не дождешься.

— А какой величины у тебя нож? — спросила Лила.

— Вот такой, а клинок — вот такой, — показал на пальцах Санек.

— Угу.

Что-то она задумала?

Проходившая мимо чета пенсионеров недовольно покосилась на их пиршество. Старичка кто-то потянул за язык.

— Ничего в воду не бросайте, — сказал он наставительно.

Санек хотел было ответить, но пока он прожевал очередной бутерброд, Лила успела ткнуть его кулаком в бок, чтобы не встревал.

А как тут не бросать в воду, когда, с шумом рассекая воздух, на глади канала появились сначала три утки, а потом — целая стая? Красавцы селезни с атласными черно-зелеными головками, серенькие невзрачные самочки. Плавали маленькими кругами, словно демонстрируя свои способности, и, покрякивая не в лад, требовали награды. Конечно, в воду тут же полетели куски хлеба. Утки хватали их плоскими клювами, жадно причавкивая.

Наконец с едой и кормлением было покончено, Полина раздала всем по салфетке, а потом сложила остатки пира в пакет.

Вытерев насухо губы, Санек обернулся и неожиданно чмокнул Лилу в щеку. Та в ответ довольно улыбнулась.

Увидев это, Полина вдруг сказала взрослым возмущенным голосом, точно строгая мамаша детям:

— Не при мне!

— Да ты что, Полин? — удивился Санек. — Что такого?

Конечно, ему невдомек было, что за мысли роились в голове у подруги той, кого он уже считал своей девушкой. А думала Полина примерно следующее:

«Надо же, наконец-то назвал меня по имени… А то все — Коза да Коза! До чего же он все-таки красивый!.. С такой внешностью только в Голливуде ковбоя играть. Или злодея в каком-нибудь боевике… Все, хватит смотреть на него, а то догадается. Или Лила сообразит, что еще хуже. И зачем я поперлась с ними? Хуже нет, чем глядеть на их счастье. Так погано мне было только на Лилкиной днюхе. Я-то, дура, нарочно поссорилась с Белополькой и весь вечер просидела одна в углу, думала, Сашка заметит, спросит, в чем дело, может, танцевать пригласит… Куда там! Он меня вообще в фокус не собрал, ни разу даже не поглядел в мою сторону, только Лилочкой своей занят был. Вот и сегодня тоже… Не нужно мне было с ними ехать. Хотя, если бы я сидела дома, то постоянно бы думала, что они тут вдвоем, и было бы еще хуже…»

Она перевела взгляд на Лилу: та держала Санька под руку точно таким же жестом, каким придерживала ее, Полину, когда они на переменах ходили парочкой по школьному коридору. На душе стало совсем скверно, мучила двойная ревность. Она теряла одновременно и лучшую подругу, и парня, в которого была влюблена.

Некоторые девушки в глубине души настолько не уверены в себе, что интуитивно не доверяют даже собственному вкусу. Они не могут сами выбрать объект симпатии — мешает подсознательный страх, что выбор окажется неудачным. Но стоит кому-то из подруг обратить внимание на того или иного молодого человека, как эта девушка тут же влюбляется в него же, видимо, считая выбор подружки достаточным поводом для того, чтобы признать объект ее внимания достойным.

Нечто подобное произошло и с Полиной. Сколько лет учились вместе — она вообще Сазонова не замечала. Но стоило Лилке заинтересоваться им минувшей весной, как Полина тоже начала к нему приглядываться и доприглядывалась до того, что втрескалась по уши. Она даже Белополькины ухаживания стала поощрять — только лишь потому, что тот дружил с Сашкой. К самому Артему она была совершенно равнодушна.

Но при всем при том Лиле здорово повезло. Полина очень ценила их отношения и была из тех, кто не «отбивает» чужих парней, считая это непорядочным. Тем более парней лучшей подруги. Поэтому она старательно скрывала свои чувства, ни разу ни единым словом не намекнула ни Лиле, ни Сашке, ни кому-либо еще о том, что происходит у нее на душе. В курсе ее сердечных дел была только старшая сестра, та самая, что жила в Италии. Но это не считается. А больше никто не знал. Полина страдала гордо и молча, как Мцыри.

Возле выхода из кусковского парка Полина увидела афишу с портретом Моцарта, изображенного в виде красавца в завитом роскошном парике. Моцарта она просто обожала. Она обожала и его музыку, и его самого — такого маленького, хрупкого, болезненного, веселого, божественно гениального Амадео. У нее даже в мобильнике вместо звонка звучали первые аккорды из адажио двадцать первого концерта, знаменитая «Эльвайра Мадиган», задумчивая и нежная.

И вот теперь она не могла не остановиться перед афишей. Постояла, перечитала программу — и только потом увидела, что концерт состоялся еще в прошлое воскресенье. Повернулась, поспешила догнать Лилу с Саньком. А те даже не заметили ее отсутствия, шли себе парочкой к автобусной остановке.

Лила не отпускала руку Сани, старалась попасть с ним шаг в шаг. И вся она при этом колыхалась, как огонек свечи на сквозняке, — поводила бедрами, плечами, и головка ее тоже покачивалась из стороны в сторону. Казалось, чуть-чуть — и она затанцует.

Вот как быстро порой все меняется. Ехали они в Кусково — две подружки и при них Санек. А едут обратно — Санек и его девушка, и с ними еще ее подружка. Двое из троицы были, похоже, очень рады новой расстановке сил. А третья… Но кому какое дело до третьей? Третий всегда лишний.

Проводив подруг, Санек собирался было идти домой поесть, но решил зайти на школьный двор — глянуть, кто там играет в футбол. Возле школы навстречу вывернулся Кисель, старый приятель, которого в свое время исключили из две тысячи четырнадцатой.

— Здоров, Сазон!

— И тебе не болеть, Кисель!

— А я видел, как ты от остановки шел с двумя телками. С Варламовой и этой, забыл, как ее?

— Полина Козлова.

— Точно. Во, блин, расцвели розанчики! Чего, обеих сразу трахаешь?

— Типа того, — небрежно бросил Санек. А что еще он мог ответить? Кисель заржал, но в этом грубом смехе чувствовались и зависть, и уважение.

— Слушай, Сазон, — Санек увидел, что Кисель внимательно рассматривает его лицо. — Тут трендят, что тебя Гравитейшен разделал, как котлету.

— Ну, я ему тоже вломил…

Этих слов бывший кореш будто и не услышал.

— Так вот что я скажу. Тебя пацаны, — он сделал многозначительную паузу, — уважают. Ты, Сазон, не думай, что кто-то трендит: мол, у него батя в ментовке. Пацаны знают, что батя твой от вас слинял, а ты пацан правильный. И тебя уважают, в натуре. Придешь на тусу — к любому подойди, скажи: «Я — Сазон, Киселя дружок». Тебе каждый руку пожмет. Я не я буду, пожмет. Ты меня понял?