Маша и Медведев - Инна Туголукова Страница 26

— Забери, — согласился Митя. — Видеть его не хочу!

Но увидеть все-таки пришлось.

Пьяный Карцев сидел на диване, смотрел налитыми кровью глазами.

— Дурак! — сказал он и пьяно хихикнул. — Дуракам везет. Тебе всегда везло. Значит, ты дурак, — хрипло засмеялся Карцев, явно довольный столь удачно выстроенным силлогизмом.

— Замолчи! — бросилась к нему тетка. — Ни стыда, ни совести не осталось. Слава Богу, отец не дожил до такого позора. Разве мы так тебя воспитывали? Гена! Гена!!!

Но тот уже отключился: глаза его закатились, рот широко открылся, и Карцев начал тяжело заваливаться на бок.

— Боюсь, что сегодня он уже нетранспортабелен, — поморщился Медведев.

— Митя! — заплакала тетка. — Ведь он сынок мой единственный! Ну как я могу его бросить? Ведь он никому и не нужен, кроме меня. Ни жены у него, ни детей. Уж как я его просила, чтобы все по-человечески, как у людей, а он только отмахивался: «Подожди, мать, надо сначала бабок наковать побольше!» Вот через эти бабки все и зло!

— Ладно, тетя! — устало прервал ее Дмитрий. — Того, что случилось, уже не исправишь. Теперь надо думать, как жить дальше. Но я здесь, как ты понимаешь, тебе не советчик и не помощник…

Нинель он увидел на процессе, куда ее вызвали в качестве свидетеля. Она вышла давать показания, и в зале мгновенно установилась та благоговейная тишина, какая случается всякий раз, когда в центре внимания оказывается очень красивая женщина.

Пепельные волосы собраны на затылке в тяжелый узел. Строгое ярко-синее платье чуть ниже колен подчеркивает безупречную фигуру. Высокая, стройная шея, белые обнаженные до плеч руки. И эти широко распахнутые, ясные, васильковые глаза!

Судья, замотанная бесцветная женщина неопределенного возраста, невзлюбила ее с первого взгляда.

— Узнав о смерти Мити, я была просто раздавлена горем, — проникновенно заговорила Нинель. — И начала анализировать ситуацию…

— И анализировали ее четыре месяца? — насмешливо осведомилась судья.

— Да, — не дала себя обескуражить Нинель, — четыре месяца. И когда поняла, какую страшную роль сыграл в этом ужасном преступлении Карцев…

— А в каких отношениях вы состояли с Карцевым? — опять перебила судья.

— Мы… были близки, — испепелила ее взглядом Нинель, но голос остался ровным, спокойным. Она тоже умела властвовать собой. — Но любила я всегда только Митю и, когда узнала, что он якобы умер, впала в глубокое отчаяние. Карцев воспользовался моим состоянием и склонил к сожительству…

— Да ты за бабки отца родного до смерти затрахаешь, — подал голос Карцев. — Склонили ее…

В перерыве между слушаниями Нинель фланировала по коридору, но к Мите не подошла, хотя и бросала в его сторону многозначительные взгляды. А вечером, садясь за руль, он увидел, как она торопливо пробирается к нему между машинами, но ждать не стал. Она смотрела ему вслед, пока «ауди» не завернула за угол.

Но Нинель никогда не была закомплексованной дурочкой, всегда знала, чего хочет, и свято верила, что цель оправдывает средства. В данной ситуации она мечтала вернуть Митю и готовилась добиваться этого любыми доступными ей способами. И дело тут в общем-то было не в деньгах. Не только в деньгах.

Из великого множества ее мужчин только к Мите она питала некие чувства, казавшиеся любовью. И его отношение тоже было ей очень важно. Потому что он-то действительно любил ее, она знала, единственный на всем белом свете.

И через два дня, вернувшись вечером домой, Медведев застал в квартире непрошеную гостью. Нинель вышла к нему, лучезарно улыбаясь.

— Что ты здесь делаешь? — остановил он ее порыв.

— Хочу забрать свои вещи…

— Забирай и уходи. И верни мне ключи.

— Ключи лежат на столике в прихожей.

— Вот и отлично.

Он ушел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Разложил бумаги, но работать не смог — эта женщина волновала его. Надо было уйти отсюда прочь, а он сидел и смотрел на дверь. Знал, что она войдет. И она вошла.

— Митька… — Ее голос дернулся и сорвался.

Она приложила руку к горлу и шагнула к нему, но, натолкнувшись на его взгляд, замерла на месте.

Дмитрий видел, как она пытается что-то сказать, открывает рот, будто рыба, вытащенная из воды, как судорожно сжимают онемевшее горло тонкие пальцы с длинными кроваво-красными ногтями.

— Митька… прости меня. Ну, просто прости — и все! Давай начнем сначала. Без слов и объяснений. Без обид, без упреков. Будто и не было ничего — этого кошмара! А хочешь, скажи мне все, изругай последними словами. Я ведь знаю, что дрянь, продажная, расчетливая. Но сейчас мне ничего не нужно! Только быть с тобой рядом. Не гони меня, Митька! Не отталкивай, не бросай! Я ведь не люблю никого. А тебя люблю. Только тебя и люблю! И ты меня любишь, любишь, любишь!.. Ты же любишь меня, Митька… — не то спросила, не то внушала ему она.

И уже стояла рядом, обвивая белыми руками, прижимаясь молодым, горячим телом, и глаза смотрели в самую душу, не отпускали, и кружил голову пьянящий, нежный аромат ее кожи.

«Ведьма!» — подумал Дмитрий, уже не разбирая смысла произносимых ею слов, а только глядя, как подрагивают губы, о которых так тосковал в своей лесной глуши. И припал к этим губам, но не благоговейно, не как к живительному источнику, дарящему радость, а будто к чаше с ядом, смертельному зелью, несущему погибель, но оторваться уже не мог — слишком велико было искушение.

И взял он ее грубо, как девку, словно наказывал, но в неистовом поединке она все равно победила, стяжав все дары и награды.

— Ну что? Добилась своего? — спросил Дмитрий, почти отталкивая льнущую к нему Нинель.

Но та лишь сладко жмурилась, как довольная, сытая кошка.

— Сейчас ты уйдешь.

— Нет, только не сейчас!

— Продолжения не будет.

— Будет, Митька, будет…

Он резко встал. Она змеей скользнула следом, упала на колени, приникла жадным ртом, шепчущим жаркие слова. И нужно было, наверное, отрубить себе палец, чтобы побороть искушение, стряхнуть эти колдовские, тягучие чары.

Потом она спала, тесно прижавшись к нему всем телом и даже во сне чутко реагируя на малейшее его движение.

Митя лежал на спине, закинув руки за голову, смотрел невидящими глазами в черное ночное окно.

«Что со мной происходит? Проворонил компанию постыднейшим образом. Уперся как бык, никого не хотел слушать. Что это — глупость? Слепая доверчивость? Самонадеянность? Или беспомощность — вот как с Нинелью?..»

Он попытался освободиться из жаркого плена, но она только крепче к нему прижалась.

«Сплю с женщиной, дважды меня предавшей, только потому, что она так захотела, и я, как прыщавый юнец, не сдержал эмоций! — продолжал он бичевать себя. — Сорок лет — ни жены, ни детей. Но разве эту женщину я хотел бы видеть матерью своего ребенка? А разве нет? Разве не ею я бредил в своем лесу? Неужели действительно люблю? Нет! Просто хочу ее тела. Нравится, что вот такая красивая рядом. Что все оглядываются, смотрят, завидуют. Что ластится, как кошка, что привязана, по-своему, конечно, но ведь привязана. И чем же я тогда лучше? Такой же потребитель. Пользователь…»