Наживка для фотографа - Нина Стожкова Страница 26

— О чем ты думаешь, Ольгушка? — спросил Кшиштоф, ласково тронув ее за смуглое плечо.

— О том, как я дальше буду жить без тебя, — честно призналась Леля.

— Ох уж эти красивые московские пани! — шутливо пожурил поляк. — Вот она, загадочная русская душа. Не успели встретиться с любимым, как тут же думают о разлуке. Да вы, русские, просто упиваетесь своей меланхолией. А мы, поляки, наслаждаемся каждым днем. Как-никак мы ближе вас к Западу. Поэтому наш бог — действие и оптимизм. Недаром каких-нибудь лет двадцать назад нас называли «самый веселый барак социалистического лагеря».

— Не могу веселиться, ты приехал всего на несколько часов, прости, — вздохнула Леля.

— Нет, этот эгоизм самостоятельных женщин… Он просто ни в какие ворота не лезет! — возмутился Кшиштоф. — Почему вы все решаете за нас, мужчин? Почему думаете, что только вы будете страдать без нас? А я? Разве я не люблю тебя? Разве не примчался к тебе через все границы и таможни? Неужели мне будет сладко одному в чужой стране? Или ты думаешь, я завтра же радостно приударю за первой же конкурсанткой? Такой крохотной японочкой, чуть больше размером, чем ее скрипка? Или, может, рвану к гейшам? А ты? Неужели тоже завтра приведешь кого-то в этот дом? Как у вас говорят: с глаз долой — из сердца вон?

— Что ж, милый, это жизнь, — тихо проговорила Леля. — Страсти забываются, а обязанности остаются. Во всяком случае, ты рано или поздно вернешься в Варшаву к своей Агнешке. Или заведешь в Польше роман с очередной оркестранткой, чтобы не летать ко мне через границы и таможни… Или я возьму в мужья какого-нибудь лысого и пузатого западного импресарио, чтобы проще было заключать контракты за границей.

— Давай лучше помолчим, Ольгушка. Сейчас в партитуре пауза, — тихо и грустно сказал Кшиштоф и элегантно, как истинный поляк, поцеловал Леле руку.

Лиза долго, взахлеб, со вкусом рыдала на груди у Федора. Они стояли на краешке тротуара, машины объезжали их, обдавая гарью. А Федор, обнимая Лизу, замирал от нежности и жалости, словно держал в огромных ладонях маленького рыжего котенка. Он нисколько не возражал против того, чтобы девичьи слезы намочили его рубашку, наоборот, нежно прижимал Лизу к груди и осторожно гладил по медовым волосам. Он догадывался, о чем рыдает подруга, и не хотел мешать. Пусть поплачет всласть, может, станет легче. Лиза же, отрыдав, решила: надо немедленно во всем признаться Леле. Иначе она не сможет смотреть ей в глаза. Жить с сестрой в одной квартире. Вообще жить. Надо сию минуту рассказать все сестре. Как однажды рано утром, когда за Антоном захлопнулась дверь, она, Лиза, пробралась в комнату и сфотографировала Лелю. Как потом почти каждый день смотрела на эту фотографию. И умирала от зависти. У нее, у Лизы, никогда не будет ни такой большой любви, ни такого красивого мужчины. Ни такого взгляда по утрам после ночи, проведенной с любимым. Ни такого совершенного тела. Вообще ничего не будет. Жизнь проходит впустую. Ей уже двадцать лет. Юность пролетела, как призовая лошадь на скачках. Другим уже розданы жизнью кубки и дипломы. А ее, Лизу Рябинину, никто до сих пор по-настоящему не любил.

— Ну что, куда теперь? — осторожно спросил Федор. Он извлек свой клетчатый носовой платок, еще мокрый от прежних Лизиных слез, и вновь вытер им лицо девушки.

«Она даже плачет красиво», — с нежностью подумал Федор и, улучив момент, поцеловал пышные медовые волосы, ничуть не смущаясь оттого, что они впитали все запахи конюшни.

«Не любит…» — продолжала растравлять себя Лиза и вдруг случайно взглянула на Федора опухшими от слез глазами. В простом и добродушном лице парня было столько любви и нежности, что она устыдилась собственных мыслей. Лиза поднялась на цыпочки и от всей души чмокнула друга в щеку. Он оторопел и зачем-то потрогал рукой лоб Лизы.

— Ты в порядке, Лизок? Не больна? — забеспокоился Федор. Столь резкие метаморфозы, произошедшие в подруге, наверное, под влиянием падения и стресса, не обрадовали, а, наоборот, насторожили парня. Еще с утра руку вырывала, а теперь… Нет, все это очень странно. Как бы не было сотрясения мозга…

— Спасибо тебе, Федька, за все, — с чувством сказала девушка. — А я сейчас поеду домой. Признаваться Леле в нашей подставе. Вернее, в моей. Ты-то вообще ни при чем. Весь в белом. Хоть и в камуфляже. Ты, Феденька, был лишь орудием в моих руках.

— М-да, орудием слепым, к тому же разрушительной силы, — самокритично сказал Федор. — Взорвал мир в одной отдельно взятой семье. А может, Лиз, не надо во всем признаваться вот так — лично? Ну, чтобы не наговорить друг другу гадостей, о которых потом вы обе будете очень жалеть? Лизок, пошли-ка лучше Леле эсэмэску…

— Ты всегда подсказывал мне умные вещи, — польстила Лиза кавалеру. Вот уже пять минут она смотрела на Федьку другими глазами. Перед ней стоял большой, красивый, сильный мужчина, готовый ради нее на все. Сейчас она опиралась о его крепкую руку и чувствовала себя в надежном укрытии. Девушка давно привыкла к этим рукам, всегда готовым поддержать и подхватить ее, как привыкают к двери, защищающей от холода и ветра. И никогда не задумывалась, как будет жить, если привычная опора исчезнет.

И Лиза, присев с Федором на лавочку в сквере, послала сестре эсэмэску такого содержания:

«Лелик, прости свою подлую сестру. Если, конечно, сможешь. Фотка в газете — дело моих рук. Антон тут ни при чем. Я его подставила. Потому что очень любила. И ревновала. А теперь, кажется, не люблю. Позвони Антону как можно скорей и все расскажи. Я знаю, он простит тебя. Потому что любит. Будьте счастливы. Лиза».

Ленка догнала Антона уже на этаже, где располагалась редакция. Тяжелая сумка оттягивала плечо и мешала нестись по ступенькам так быстро, как она этого хотела.

— Ты в порядке? — медленно проговорил ее товарищ. Он все еще не мог прийти в себя после Ленкиного парения над перилами балкона.

— Живее кролика, вынутого из духовки! — заорала Ленка и дернула Антона за рукав. — Надо задержать Ваську! Этот гад скоро будет здесь, — продолжала орать она. — Скажи охране, пусть немедленно вызовут милицию!

— А на каком основании? — удивился Антон. — Где доказательства? И что мы скажем в отделении? Что твой приятель юности Василий хотел тебя выбросить с балкона? Ну, в ответ на это менты только посмеются. Мол, дело молодое. Заревновал парень, небось сама повод дала. Например, в коротких юбках ходила или поздно вечером из кино пришла. Они таких историй больше любых сочинителей мыльных опер знают. Или ты опять затянешь им свою песню о том, что Васька связан с бандой черных букмекеров? А чем докажешь? Ни одного приличного вещдока… Эту сиплую морду в капюшоне к делу не пришьешь…

— Здрасте, а про мою съемку ты забыл? — вспылила Ленка. — Там как раз полно доказательств. Выше крыши! А если менты возьмутся за того придурка в бандане, они выйдут на Ваську и всю их доморощенную банду. Уверена, это какие-то лохи ветеринарку в страхе держат. Теперь мне ясно, почему Василий так жирует: продался бригаде букмекеров. А вдруг — не только букмекеров? Через Головачева они сливают всю дезу и выходят на нужных людей, чтобы самим не светиться.