Хорошее настроение - Наталья Нестерова Страница 26

– Поздравляю тебя, – прошептал я своему отражению и также шепотом ответил себе: – Спасибо, и тебя также!

Я больше не мог находиться один, кто-то должен был разделить со мной мое возбуждение, мой восторг… Полина? Она придет только вечером, да она и не поймет, не оценит. Я позвонил Даше, сказав – приходи немедленно, ты сойдешь с ума!

Я снял с себя резинки для рубашки и для кальсон и булавку для галстука, завернул в газету и выбросил в помойное ведро. Даша не должна была видеть чемодан, и я убрал чемодан в спальню. В прошлый раз Даша ни за что не хотела пойти в спальню из какой-то дурацкой придуманной ею самой неловкости. А по-моему, это все условности, мы же взрослые люди, и какая, в конце концов, разница где – кровать, диван и кресло имеют равные права на любовь.

Даше я виртуозно наврал, наврал с три короба, а что же мне было делать? Сочинил для нее в меру печальную историю о том, как умер мой близкий родственник, всеми забытый старикан, всю жизнь собиравший книги. И вот – мне досталась неплохая библиотека, все я не смог забрать, взял только пачку этих серых книжек…

Даша, которая сама мгновенно пришла в такое же состояние, была в таком же шоке, как я, не заинтересовалась деталями, только жалостливо спросила – что же, он жил совсем один?

– Совсем один, – ответил я, – только я его и навещал, и я его единственный наследник.

Я показывал Даше по одной книжке, она бережно брала в руки, гладила. Оказалось, Даша тоже влюблена в Серебряный век, – кажется, она становится по-настоящему близким мне человеком…

Мы перебрали все, рассмотрели каждую книжку, восхищались рисунками, стихами, вспоминали любимых поэтов…

– Как странно, что художники тогда писали стихи, – Филонов, Малевич, Кандинский. А поэты рисовали – Маяковский, Хлебников, – сказала Даша, – потом уже этого никогда не было, каждый умел делать что-то одно… Мне нравится, что книжки выглядят так, как будто их сами сделали, а тебе?..

– Мне тоже, – кивнул я, – а вот критики ругали эти книги как раз за это, за рукодельный, полукустарный вид… Особенно злобствовали эстеты из «Мира искусства»… Мирискусники писали, что в эти книги «так и хочется завернуть селедочку…», что это пощечина общественному вкусу… Ты помнишь, как назывался манифест футуристов?

– Да нет – учила, но забыла – дневник потеряла – будильник сломался, – быстрой скороговоркой двоечника ответила Даша.

– Манифест так и назывался «Пощечина общественному вкусу».

– Как ты много знаешь, – восхитилась Даша.

…Переспал с Дашей на Серебряном веке, аккуратно отодвинув Серебряный век в сторону.

– Даша, ты понимаешь? Владеть Серебряным веком… ни у кого нет… коллекция, – пьяным голосом бормотал я в прихожей, провожая Дашу.

Попросил Дашу ничего не говорить Полине, объяснив, что это мое privacy, мое личное дело, и что у нас с Полиной практически все – личное дело каждого.

– Послушай, а все это не муляж, все эти книги? – вдруг перешла на шепот Даша. – Такого же просто не бывает, не может быть…

Такого не бывает, не может быть… Даша ушла, а я бросился к чемодану…

…Откуда у Серегиного прадеда книги, откуда столько книг в одном месте, а конкретно в одном чемодане? Каким образом Серегин прадед – ценитель прекрасного собрал коллекцию из абсолютно новых книг? А если это не коллекция, то зачем ему нужно было хранить книги в чемодане?.. Годами?.. Как это вообще может быть, если этого не может быть никогда?

Оказалось, все может быть, все так просто, что проще и не бывает. Кроме книг в чемодане лежало несколько журналов. «Нива», «Аполлон», «Шиповник», «Маски», «Студия», все за разные года – с 1912 до 1916, в 1915-м почему-то пропуск, последний журнал вышел в октябре 1916 года, и две газеты – «Русские ведомости» и «Утро России», обе за 1915 год. Я тогда в нетерпении отбросил их, а вот сейчас достал и внимательно просмотрел. В каждом из этих журналов и в газетах были критические статьи о футуристах, подписанные одним и тем же именем, статьи одного и того же человека – А.В. Ровенский…

Вот оно что. Литературный критик Ровенский, очевидно, и есть Серегин прадед. У Серегиного прадеда были дети, у кого-то из них была дочь, тетя Галя, а у нее сын – Серега, Серега Васильев. Жаль, что фамилия не сохранилась, Ровенский звучит лучше, чем Васильев.

Видимо, Серегин прадед А.В. Ровенский был одним из немногих или же вообще единственным критиком, кто более или менее благосклонно отзывался об этих книгах. Книгах, которые называли «пощечина общественному вкусу». В каждой статье он писал, что книги эти – не только эпатаж, а тенденция нового искусства, критика устаревших литературных и художественных норм, рождение новой эстетики и тому подобное. Вот и простое объяснение того, что все книги новые, – благожелательно настроенному к футуристам литературному критику книги приносили прямо из типографии.

И откуда взялись дубли, тоже понятно. Например, вышла книжка – Крученых, рисунки Гончаровой. Крученых принес благосклонному критику книжку, и Гончарова тоже принесла, – посмотрите, дорогой, в свободную минутку, как вам наша новая книжечка?.. Принесла… держала в руках!.. Художники, обожаемые мною с детства, Гончарова, Ларионов, Кандинский, Малевич, – каждый из них мог держать в руках книжки, до которых сейчас могу дотронуться я… вот прямо сейчас и дотронусь!..

И это столько лет пролежало здесь?! В чемодане, в тряпье?! Не нужное никому, даже так называемым наследникам?.. Серегина мать или бабка подумала: «Разве ж это книги? Они даже не в переплетах с золотыми обрезами…» Запихала в чемодан и отнесла на чердак вместе со старыми галошами – спасибо, что не выбросила… такие у него, критика Ровенского А.В., наследнички, такие благодарные потомки!..

Как это печально… Ведь детям и внукам литературного критика полагалось вырасти интеллигентными людьми, ходить в гимназию, затем учиться в университете, но вышло все иначе: от Ровенского, образованного, интеллигентного человека, пошли жлобы, твари неразумные… – спасибо за это советской власти!.. А возможно, они выродились бы и без советской власти, сами по себе… Мой самый любимый из романов «Госпожа Бовари» заканчивается фразой «дочь Эммы стала работницей на фабрике», и это звучит дико… так же, как «правнук литературного критика Ровенского Серега Васильев не знает, кто такие футуристы».

Я бережно собрал книги, сложил обратно в чемодан, погладил чемодан. Поставил чемодан в кладовку между баулами хозяев – это самое надежное место, никому не придет в голову выделить его из хозяйских вещей. Почему я сделал это, почему спрятал чемодан, почему не оставил книги, чтобы показать Полине?.. Неосознанное желание иметь тайну, увеличить свое частное пространство, оно же осознанное желание никому ни гу-гу? Ну, очевидно, так.

Пришла Полина (Юлька сегодня у родителей), рассердилась за открытую бутылку виски. Оказывается, виски предназначалось какой-то конкретной начальственной харе, ответственной за водопровод, или за отопление, или за вывоз мусора и тому подобную чушь.