Последняя Ева - Анна Берсенева Страница 26

Лето, против всех ожиданий, пролетело незаметно.

Началось оно с того, что мама все-таки не поехала к Юре. То есть она уже совсем было собралась, даже позвонила в авиакассы и узнала, что билеты в Южно-Сахалинск есть на любое число, только покупай. И все-таки Юре удалось ее отговорить; правда, Ева в этом и не сомневалась. Она прекрасно знала, что брат не только сам делает то, что считает нужным, но и других заставляет соглашаться со своими поступками. Он всегда был такой, с самого детства.

Хотя вообще-то неправильно было так это называть. Никого он не заставлял, совсем по-другому… Просто умел сказать так, что любой человек сам понимал: Юра действительно должен поступить именно так, как говорит, и обижаться тут не на что. Он не кричал, не уговаривал, но убеждал безоговорочно – непонятно чем, может быть, интонациями или прямым, как у отца, взглядом.

– Ну что, не летишь? – спросила Ева, когда мама положила трубку.

– Нет, наверное, – помедлив, ответила та.

Еву удивило и даже расстроило выражение маминого лица – не просто печальное, но какое-то виноватое.

– Что это ты, мам? – спросила она. – У него разве случилось что-нибудь?

– Ничего не случилось, – покачала головой Надя. – Говорит, все в порядке, возьмет отпуск при первой возможности. И чтобы я не вздумала лететь, а болела от его имени за Полинку.

Полинка поступала этим летом в Строгановское, и, конечно, Юра был прав.

– Тогда что же? – осторожно спросила Ева. – Почему ты так расстроилась?

Мама не ответила, вышла из комнаты. А когда Ева прошла вслед за нею на кухню, лицо у Нади уже было спокойное – такое, как всегда. Как будто и не было этого печального и виноватого выражения.

Что ж, они все уже привыкли к тому, что Юра отдалился от дома. То ли Сахалин был тому причиной – все-таки уже три года он там, – то ли сам его характер: сдержанный, при необходимости жесткий и совершенно закрытый для окружающих, даже для любящих родных.

Ева не понимала только, как же это произошло. Как из добродушного, похожего на медвежонка мальчика вырос мужчина, в характере которого даже она не могла не чувствовать суровости? Правда, в глубине души Ева не верила, что Юрка вот такой и есть, каким кажется всем; с нею он всегда был как-то по-особенному ласков.

И, конечно, вся история его неудачной женитьбы… Пытаясь примерить на себя то, что произошло между ее братом и Соной, Ева думала, что сама она, наверное, жить не смогла бы после этого. Но то она, с ее преувеличенной чувствительностью, с бесконечными сомнениями в себе – со всем тем, что Денис справедливо называл переливаниями из пустого в порожнее.

Правда, они все тогда были расстроены, пытались сочувствовать Юре, чуть не шепотом разговаривали, когда он приходил домой, – как будто в квартире кто-то умер. Сам Юра, пожалуй, казался тогда самым спокойным из всей семьи. Разве что работать стал больше, хотя больше уже, кажется, было некуда.

Так что нельзя же всех мерить собственными несуразными мерками!..

И вообще, Ева уже привыкла, что жизнь любого мужчины – тайна для нее за семью печатями; брат не являлся в этом смысле исключением. Как они там живут в своей динамичной и подчиненной житейской логике жизни, что их волнует, кроме вещей, которые можно потрогать руками, и волнует ли что-нибудь вообще?

По сути, все мужчины жили для нее на Сахалине, и Ева уже смирилась с этим.

Она вообще со всем смирилась – со всей своей жизнью. То ли характер был не борцовский – даже наверняка не борцовский, – то ли просто не видела смысла в какой бы то ни было борьбе. А за что, собственно, бороться? За то, чтобы что-то значить в жизни Дениса? Чтобы собственная жизнь была наполнена каким-то смыслом? Все это были слишком ускользающие материи, к таким не может быть применимо само понятие борьбы…

Для Евы лето началось как обычно.

В школе было тихо, и от этого знакомые коридоры казались особенно просторными; Ева любила этот затихший простор.

Она уже поучаствовала в письменном экзамене по литературе: проверила выпускные сочинения одиннадцатого класса, даже успела поспорить с еще одной словесницей, Ириной Васильевной, которая считала, что одно из сочинений не тянет на медаль и они недостойно будут выглядеть с ним в гороно.

В общем, все было как всегда. Ева приходила в школу каждый день, потому что отпуск у нее начинался в июле, и доделывала какие-то мелкие дела, на которые вечно не хватало времени в учебном году, когда кругом кипела бурная ученическая жизнь.

Освобождалась она, конечно, раньше обычного и уходила домой когда хотела. У них в школе вообще все строилось на полном доверии: раз учитель считает, что уже закончил дела, значит, может идти домой. Ева благодарна была Мафусаилу за то, что он завел именно такой стиль отношений. Да ему и все были за это благодарны.