Голос сердца - Юлия Богатырёва Страница 25

— Ну хорошо, Оля, что ты хотела у меня узнать?

Девушка неуверенно взглянула на меня:

— Ты не голодный? Может, дождемся нашего заказа и сначала поедим?

— Нет. Я вообще-то сюда не есть пришел, а с тобой общаться. Но если тебе тяжело разговаривать на голодный желудок, то так и быть, я подожду.

— Не надо меня ждать — вздохнула девушка — я тоже не слишком голодная. Просто не хотела, чтобы ты отвлекался на еду во время беседы… Ну ладно. Вообще-то для меня было бы лучше, чтобы ты сам о себе рассказал, а я бы задавала уточняющие вопросы по ходу дела. Но перед этим мне хотелось бы прояснить один момент. Только ответь мне честно, пожалуйста. От этого зависит весь дальнейший разговор…

Я насторожился, но согласно кивнул. Однако все равно ее вопрос для меня стал полнейшей неожиданностью:

— Почему ты так не хочешь мне о себе рассказывать, Адам? — тихо спросила Оля прямо глядя мне в глаза.

Я растерялся. Мне казалось, что она сразу начнет расспрашивать меня о моем прошлом и я как-то не предполагал, что придется объяснять мое нежелание выдавать о себе больше информации, чем это необходимо. И что же мне ей ответить? Говорить об истинных причинах мне ужасно не хотелось, потому что я чувствовал, как глупо это прозвучит. Я не собирался выставлять себя дураком в ее глазах, просто постарался откреститься от самой идеи:

— Почему не хочу? Я же пригласил тебя сюда и готов ответить на твои вопросы.

Но Соколова не попалась на эту удочку, а строго нахмурив брови произнесла:

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, Идолбаев. Если бы ты действительно хотел о себе рассказать, то сделал бы это давным-давно, а не ждал пока я вытрясу из тебя обещание отвечать на мои вопросы. И не пытайся увиливать, а то я решу, что ты не собираешься быть со мной честным, а хочешь навешать мне лапшу на уши. Скажи мне правду! Ты мне не доверяешь? Считаешь, что я разболтаю кому-нибудь о тебе то, что не следует?

Я понял, что выкручиваться бесполезно и для моей же безопасности будет лучше говорить все как есть, хоть мне и очень не хочется это делать:

— Да нет, не в этом дело. Я знаю, что ты никому не расскажешь, если я тебя об этом попрошу. Даже не знаю, как тебе объяснить… Мы с тобой такие разные. Ты — честная, правильная девушка, всегда поступаешь так, как надо. Тебя не в чем упрекнуть. А про себя я такого сказать не могу. Я не всегда поступал правильно и о многих своих поступках теперь жалею, потому что, повзрослев, понял как глупо и по-детски иногда я поступал. Естественно, мне не хочется тебя в это посвящать. Мне кажется, ты можешь посчитать, что я страдаю редкой формой кретинизма, если узнаешь об этом и больше не пожелаешь со мной общаться. Вот поэтому я и не хотел тебе о себе рассказывать, понятно?

Признание далось мне с огромным трудом, я буквально выдавливал его из себя по частям. Не ожидал, что честным быть так сложно! На Ольгу я смотреть не мог, опасаясь увидеть на ее лице презрение моей трусости и предпочитая разглядывать свои руки на скатерти стола. Я не знал о чем Соколова думает в этот момент, и это очень нервировало и угнетало, но я так и не смог заставить себя посмотреть ей в лицо.

Наконец, спустя 30 секунд, показавшихся мне вечностью, девушка нарушила молчание:

— Да, теперь мне все понятно — задумчиво сказала она и на удивление ласково добавила — Адам, я понимаю твои опасения, но, поверь, они абсолютно беспочвенны. Я знаю, что все люди несовершенны и здесь не бывает исключений. И хоть я кажусь тебе безупречной, на самом деле и мне тоже далеко до идеала. Я вовсе не собираюсь осуждать тебя за то, что ты делал раньше, обещаю. Тем более, раз ты осознал ошибочность своих действий — значит, ты уже изменился и постараешься не повторить их в будущем. К тому же не забывай: я тебя не первый год знаю. Хотя мы раньше так тесно не общались, я имела возможность за тобой наблюдать и примерно представляю, на что ты способен. Так что то, о чем ты говоришь, возможно имело бы смысл, если бы мы только познакомились и я совсем ничего о тебе не знала. А так… Я давно уже поняла, что раз уж мы друзья — придется научиться принимать тебя таким, какой ты есть. Иначе в нашей дружбе нет никакого смысла.

Откликнувшись на ласковый тон еще в начале Олиной речи, я с удивлением посмотрел в синие глаза и не увидел в них ни капли презрения или осуждения, ничего кроме спокойной доброжелательности. Я ощущал, как с каждым ее словом будто разворачивалась скрытая внутри меня пружина, которая мешала мне свободно дышать. Я и не представлял, что мне так важно было это услышать, она растрогала меня до глубины души. Я молча смотрел в глубокие и чистые, словно озера, синие глаза и чувствовал, как между нами будто натянулась тонкая, но очень прочная связующая нить. Это было так удивительно! Я никогда раньше не испытывал ничего подобного.

Но тут к нашему столику подошла официантка с подносом и принялась выставлять наш заказ на стол. Девушка переключила свое внимание на принесенные блюда, и ощущение связи пропало. А мне вдруг стало грустно, что все так быстро закончилось. Была бы моя воля, я бы смотрел, не отрываясь до конца вечера (а может быть и намного дольше), но обстоятельства требовали более подходящего поведения, которое соответствовало бы обстановке. Поэтому, чтобы скрыть свое смущение и растерянность, я принялся за еду, хотя есть в тот момент мне совсем не хотелось.

После обеда мы заказали чай, десерт и вернулись к прерванному разговору. Ольга сказала:

— Ну что, раз мы все прояснили, теперь-то ты готов мне о себе рассказывать или еще нет?

— Да, готов. Знаешь, Оль, я не предполагал, что когда-нибудь скажу это девушке, но ты, по-моему, самый замечательный друг, который у меня когда-либо был. Я с радостью расскажу тебе все, что пожелаешь. Но я не знаю с чего начать… Что тебе будет интересно про меня узнать?

Я пытливо вглядывался в Соколову, надеясь прочитать ответ на ее лице. Девушка задумчиво улыбнулась и попросила:

— Расскажи о своих родственниках, о родителях, о семье, о том, как вы живете.

— Да, глобально. Ну ладно, постараюсь. Наша семья на моей родине считается достаточно богатой и знатной, если можно так выразиться. В том смысле, что наш род уходит корнями на несколько столетий назад. Отец, сколько я себя помню, всегда был привержен традициям, чтит наших предков. Он очень ревностно относится к понятию «честь рода» и с малолетства пытался внушить моему старшему брату Джамсуру и мне, что опозорить свой род — самый страшный грех, который мы можем сделать. Он всегда старался вбить нас в свои рамки и понятия что есть «хорошо», а что есть «плохо». Джамсуру доставалось от отца за «недостойное» поведение больше, чем мне, так как он был старшим. Наверное, поэтому он рано женился и уехал жить в Румынию к своей жене и ее родственникам.

Тогда отец переключился на меня и попытался воспитать из меня достойную замену старшему сыну. Но здесь он просчитался. Джамсура он подчинял своей воле с самого младенчества и поэтому, наверное, он во всем слушался отца. Я до сих пор удивляюсь: как ему хватило решимости жениться на Лайме и уехать — ведь, разумеется, его выбор отец сразу не одобрил и запретил этот брак. На моей памяти это, пожалуй, единственный случай, когда Джамсур воспротивился воле отца и поступил по своему. Отец до сих пор не может ему этого простить и почти не разговаривает с ним. Что до меня, то у меня была некоторая свобода выбора в своих действиях, пока я был под прикрытием брата. Но как только Джамсур уехал, ни на какую свободу не осталось даже намека. Чтобы я ни делал, как бы ни старался — все критиковалось и высмеивалось отцом. Ему совершенно невозможно было угодить! Только сейчас я начинаю постепенно понимать, что он пытался со мной сделать: отец хотел вылепить из меня такую же послушную марионетку, какой считал Джамсура, пока тот не сбежал. Он не учитывал тот факт, что как личность я уже вполне сформировался и вылепить из меня уже ничего нельзя — только сломать.