Загадка Бомарше - Людмила Котлярова Страница 25

В камере одиночного заключения царил полумрак. Пламя свечи, стоящей на столе, служило единственным источником света, освещающим небольшой участок столешницы и лицо, склонившегося над бумагами Бомарше. Он что-то быстро писал на лежащем перед ним листе. Наконец, он закончил и перечитал написанное. Лицо его осветила самодовольная улыбка.

— Памфлет, кажется, удался на славу, — удовлетворенно произнес он. — Этот негодяй Лаблаш еще трижды пожалеет, что затеял соревноваться со мной. Если его когда-нибудь и вспомнят, то только потому, что я посвятил ему свой памфлет. А все дело стоит каких-то жалких 15 тысяч ливров, которые он не захотел возвращать. И вот из-за этой ничтожной суммы он опозорен перед будущими поколениями. Какие же это жалкие создания люди, которые не ценят своего доброго имя ни в сантим.

Перечитав написанное, Бомарше откинулся на спинку стула и потянулся. Спина его затекла от долгого сидения в одной позе, тело требовало движения. Он встал, чтобы немного пройтись вдоль камеры, и как раз в этот момент раздался лязг замка, а за ним звук открываемой двери. Бомарше остановился и заинтересовано наблюдал за дальнейшим развитием событий. Он понятия не имел, что за очередной сюрприз ему уготовила судьба.

Дверь, наконец, отворилась, и в камеру быстрым шагом вошел его давний приятель Гюден. Бомарше устремился к нему на встречу, друзья крепко обнялись.

— Как я рад вас видеть, мой друг, — сердечно произнес Бомарше. — Как вам эти интерьеры. Не правда ли в этом что-то есть. Я жил в роскоши, теперь надо попробовать другую обстановку.

— Я рад, что вы не теряете присутствие духа. — Гюден огляделся вокруг и опустился на стул, Бомарше примостился на кровати.

— Не потерять присутствие духа даже в такой ситуации мне это не под силу, — произнес он с горечью. — Сначала смерть моего маленького сына, затем — моей замечательной Женевьевы. Потом этот процесс с Лаблашем, который завершился моим тюремным заключением. А неудачи в театре. Не слишком ли много несчастий сыпется на одного человека? Иногда мне кажется, что солнце уже никогда не взойдет над моей головой.

— Да, признаю, для обычного человека это был бы чересчур, — парировал Гюден. — Но вы Бомарше. Всем известно ваше необычное жизнелюбие, неиссякаемое остроумие. Эти качества помогут вам справиться со всеми несчастиями.

— А нужно ли с ними справляться, дорогой Поль Филипп. Да, меня и тут не покидает остроумие. И свидетельство тому вот этот мемуар. Но я задаю себе невольно вопрос: что движет мною в этой ситуации? Что способно укрепить мой дух?

— Ваш талант. Ваш большой талант, — отвечал Гюден.

— Талант. Но мои пьесы в лучшем случае принимают прохладно, а в худшем освистывают. Так в чем же вы видите мой талант? Когда смотришь на мир из этого окна, поверьте, все кажется по-другому.

— Я не верю, что вы сложили оружие. С Бомарше такого не может случиться.

— О, нет, я не сложил оружие. Но некоторые мысли, что посещают меня тут, невольно вызывают смущение. По чьей милости я оказался в этой камере?

— Ваши враги…, — Гюден не успел закончить, как Бомарше прервал его.

— О не продолжайте. Про своих врагов я знаю много. Знаю ли я столько про самого себя? Никогда еще в моей жизни не было такого мрачного периода, казалось, что навалились все беды, какие только можно себе вообразить. Но почему они набросились на меня столь дружно и яростно?

— Вы задаете странные вопросы, — только и мог ответить Гюден.

— Странная, непривычная ситуация порождает странные непривычные вопросы. Не будь ее, я бы жил легко и весело в соответствие с той натурой, какой одарила меня природа. А сейчас, когда я озираюсь вокруг себя, то не могу уклониться от вопроса: почему я сюда угодил? Все ли я делал так, как должен был делать?

— Но мы все периодически ошибаемся. Вряд ли вам есть в чем-то особенно себя корить… — Гюден в очередной раз оказался прерванным Бомарше, так и не успев довести свою мысль до конца.