Антидекамерон - Вениамин Кисилевский Страница 25

Очень было Дегтяреву любопытно послушать о каком-нибудь амурном приключении Степана Богдановича. Знал его давно, и всегда поражался, как точечно попадают в органы власти эти Корытко. И не представлял свое министерство, бывший облздравотдел, без этой одиозной фигуры. Корытко мало с годами менялся, разве что прибавлял в весе и просторней делалась лысина. Почти никто не знал, что, на своем уровне руководя здравоохранением большой области, был он стоматологом. Впрочем, и стоматологом по сути не был – просто закончил стоматологический факультет. Обыкновенный сельский хлопец, в институте комсомольский вожак и активист – может, за эти заслуги или посодействовал кто-то, – сразу он, молодой коммунист, заделался главным врачом больницы. Больницы маленькой, заурядной, но все-таки главным. И проявил себя хорошо. Порядок там был образцовый, документация в идеальном состоянии, а наглядная агитация на таком уровне, что всей области в пример ставили. И говорун был отменный – на всех мероприятиях задорно выступал, аплодисменты срывал. А уж по части прогрессивных починов и повышенных социалистических обязательств равных ему вообще не было. Замечен был, отмечен, и через всего три года назначен главой райздравотдела. Он и на этом поприще тоже проявил себя инициативным, энергичным – через те же три года, минуя городской масштаб, взят был в областное Управление. И не на рядовую должность – сразу завотделом. По тем временам бешеная карьера, тридцати не было – в медицине еще подростковый возраст. Его инспекторских проверок боялись все больницы. Памятью обладал отменной, все законы, подзаконы, статьи, постановления знал назубок, и провести его было невозможно. Одна была слабость – злился, когда его фамилию произносили с ударением на втором, а не на последнем, как он настаивал, слоге. Женился удачно, на дочери исполкомовского туза, на земле прочно двумя ногами стоял. И всё бы хорошо, большинство не сомневалось, что он со временем до самого высокого областного, а то и не областного верха доберется, но случилась тут с ним пренеприятнейшая история. Бес попутал, закрутил он любовь с молоденькой врачихой, и так неудачно, что жена об этом дозналась. Времена уже горбачевские были, но Союз еще не распался и коммунисты власть держали. Жена скандалище закатила, да при таком всесильном папеньке, чудом Степан Богданович уцелел, из партии не выгнали, отделался строгим выговором. А с таким пятном все пути наверх отрубаются напрочь. Благодарить должен был судьбу, что из Управления с треском не вылетел, в рядовых инспекторах остался. Времена вскоре изменились, партийное прошлое роли уже не играло, интрижки на стороне вообще никого не коллыхали, но для нового рывка ни сил, ни средств у Корытко уже не осталось. И на тестя уже надежды не было. А уж когда Управление громким словом «министерство» именоваться стало и другие люди у руля оказались, о новом возвышении и речи быть не могло. Туго пришлось Степану Богдановичу – по специальности никогда не работал, ничего больше, кроме как инспектировать, не умел.

Впрочем, и в министерстве ценили Корытко. Ценили за усердие, дотошность. Без таких работников любое дело рассыпаться может. Да и сам он, Дегтярев, отдавал Корытко должное. Если обращался к нему по какому-либо поводу, то уверен был, что тот не забудет, не заволокитит. Раздражало только Дегтярева, как прилипал к речи Корытко всякий словесный мусор. Причем набор этого вздора по каким-то неподвластным разуму течениям периодически менялся. Это его «как бы» чуть ли не в каждом предложении выводило Дегтярева из себя. Раньше щеголял Корытко нелепым сочетанием «почему-потому что», пришедшим на смену удручающему «понимаете ли».

И еще за одно достоин был Корытко похвалы: оказавшись в министерстве на рядовой должности, держался он молодцом. Не сетовал на судьбу, не напоминал при каждом удобном случае, какое прежде занимал положение. Больше того – как-то так получалось, что возникало ощущение, будто и сейчас, не имея былых регалий, многое он может и многое от него зависит. И относились к нему соответственно. Правда, сдал он заметно, похоронив года два назад жену. Говорят, очень любил ее, хоть и сломала она ему жизнь. Лев Михайлович был на похоронах, видел, как тяжко досталось это Степану Богдановичу…

Дегтярев смотрел, как выверенным неспешным шагом, привычным для человека, которому частенько приходится идти к трибуне, направлялся Степан Богданович к освобожденному Толиком креслу, пытался вообразить, какая с ним могла случиться незадача. Закралось даже подозрение, что вспомнил Корытко о самом крутом в его жизни обломе – роковой врачихе, пусть и не имело это прямого отношения к любовной неудаче. Корытко внушительно сел, лицо его еще сильней покраснело, оглядел всех цепким взглядом из-под тяжелых век, затуманился:

– Вот доктора наши знают, я не так давно жену потерял. Замечательная была моя Сонечка женщина, таких редко встретишь. Судачили злопыхатели, будто как бы женился я на ней, потому что была она дочкой известного в городе человека. Нисколько. Я Сонечку за исключительные личные качества полюбил. И жил я с ней, как она того заслуживает. Не знаю, верней, знаю, почему сейчас Василий Максимович иронично улыбается, но совершенно напрасно. Загогулина, как его любимый Ельцин выражался, со всяким может случиться, у меня однажды такая проруха тоже была, о чем жалеть буду вечно. Только сути это как-то не меняет, как бы не ему меня судить. Хозяйкой моя Сонечка была необыкновенной, а уж чистюля – поискать еще. Я парнем был деревенским, привык, чтобы всё по-простому, без больших условностей, так она меня быстро к своему порядку приучила. В доме у нее все блестело, кухня – как операционная, каждая вещь свое место знала, как бы пятнышка ни на чем не увидишь. Особенно за постелью она следила, за бельем, за полотенцами. Так меня в свою веру обратила, что пребывание вдали от дома, в командировке, например, сущим наказанием для меня делалось, даже в самой приличной гостинице. Царство ей, Сонечке, небесное, век ее не забуду…

Ну, ладно. Хотя, чего уж тут ладного. Распростился я, значит, навсегда с Сонечкой, что поделаешь – жить надо как-то дальше. Тем хуже мне приходилось, что детей Господь нам как бы не дал, в одиночестве остался. Вот и живу дальше. Что, казалось бы, одинокому вдовцу надо? – и газета вместо скатерти сгодится, и за простынями-наволочками следить как бы особенно не нужно, чего уж теперь. Нет же, так она меня приучила, что и душа, и тело нечистоты уже не переносят, едва ли не болезнью сделалось. Кто в доме у меня бывал, тот знает.

Вот, значит, год уже, наверное, после того, как без Сонечки я, прошел, выпала мне поездка в другой город на перекрестную проверку. И один только поезд удобный, чтобы утром попасть и с утра сразу к работе приступить. А поезд проходящий, захудалый, еще и медленный, целую ночь тащиться. Я когда в свой вагон зашел, совсем расстроился – грязища несусветная, глаза бы не глядели. Проводница явно навеселе, к ней обращаться вообще бесполезно. Повезло хоть, в купе своем приличную женщину застал, она раньше меня по дороге села, встретила приветливо. Сказала, что как бы рада она такому попутчику, боялась, что в этой колымаге ей ночь одной коротать придется или, того хуже, такие могли подсесть, что как бы чего не случилось. Сама, между прочим, из Дагестана, но русская, к родичам своим в тот же город ехала, чтобы узнать, можно ли туда перебраться, невмоготу ей там стало.