Бижутерия - Мередит Рич Страница 25

Боже, как она скучала по Хэдли! Что она здесь делает? С какой стати сказала Уатту, что хочет учиться ювелирному делу в Европе? Почему бы просто не остаться в Нью-Йорке — тогда по выходным она могла бы навещать любимого. А теперь они разделены тысячами миль и она по нему тоскует.

Западногерманский городок Пфорцхайм подвергся американской бомбардировке незадолго до окончания Второй мировой войны. После этого в нем мало что уцелело. Расположенный на земле Баден на северной оконечности Шварцвальда, сам по себе городок был серым и неказистым. Его восстановили после войны в соответствии с планом Маршалла [22], и новый Пфорцхайм потерял все характерные черты прежнего города. Невзрачные, наспех возведенные дома и общественные здания заменили до основания уничтоженную каменную средневековую архитектуру.

И до войны, и теперь город являлся важнейшим ювелирным центром. В нем располагался единственный в мире музей украшений. Но во время войны нацисты привлекли опытнейших ювелиров к изготовлению миниатюрных устройств для бомб. Именно поэтому город и подвергся впоследствии авианалету.

Теперь за городом возвышался огромный искусственный холм: покрытые наслоениями грязи каменные последствия бомбежки. По слухам, этот памятник разрушительной силе человека хранил в себе целое состояние — драгоценные металлы и камни. Но ведь никто не собирался разбирать знаменитый городской завал.

Война кончилась четверть века назад, но Мадлен в Пфорцхайме испытывала смущение, потому что была американкой. Ее страна уничтожила когда-то красивый городок, и смущение вызывали сигналы, которые, она чувствовала, исходили от немцев. Одни явно перегибали палку, подчеркивая хорошее отношение. Другие по-прежнему таили в душе неприязнь.

— Ich hätte gern einen schwarzen Kaffee, bitte [23], — запинаясь попросила Мадлен официанта. Она села за свободный столик в непрезентабельном и довольно унылом кафе. Наступил так называемый das Mittagessen — дневной перерыв, который каждый в институте мог взять между одиннадцатью и двумя часами. Вместо того чтобы отправляться в излюбленные студентами заведения, Мадлен предпочитала уединение рабочей забегаловки, где подавали кофе и выпечку. Лучше уж сидеть вообще одной, чем одной, но в окружении студентов, которые успели познакомиться и понравиться друг другу.

Мадлен уехала из Нью-Йорка не сразу после того, как Хэдли вернулся в университет. Она окончила интенсивные курсы немецкого языка в Берлице. И теперь с ней по вечерам занимался адъюнкт-профессор. Но поскольку в институте все преподавание велось на немецком, к середине дня у нее так раскалывалась голова, что она была не в состоянии поддерживать разговоры с сокурсниками и хотела одного — передышки.

Хозяйка заведения, высокая, измученная заботами женщина, принесла ей кофе. Мадлен, прибегнув к языку жестов, заказала выпечку — кусочек тоненького торта с шоколадными и миндальными хлопьями. Она жила в Западной Германии почти месяц. Бывали дни, когда немецкий свободно отскакивал от зубов. Но случались и такие, как сегодня, когда мозг и язык отказывались действовать синхронно, и девушка чувствовала себя запинающейся деревенской дурочкой.

В такие дни Мадлен не могла понять, что на нее нашло, когда она оставила Университет Колорадо. Почему решила, что после интенсивного курса способна учиться в немецком институте, где все предметы преподают на немецком языке? До того как записаться на курсы в Берлиц, она ни слова не слышала по-немецки — разве что в нескольких фильмах Райнера Вернера Фассбиндера, когда занималась на семинаре. Все твердили, что немецкий — легкий язык, похож на английский и всякое прочее. Легко говорить…

— Извините… э-э… вы ведь американка?

Мадлен подняла глаза. Перед ней стоял высокий светловолосый молодой человек, которого она замечала на занятиях.

— Да, — улыбнулась она. — Полагаю, это очевидно.

— У вас замечательное произношение. Чтобы изучать язык, надо иметь хватку. Вы погружаетесь в него прямо с головой — вот, пожалуй, точное выражение. Вы не боитесь делать ошибки. Значит, спустя некоторое время начнете говорить свободно. Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Пожалуйста. — Мадлен была рада поговорить по-английски.

Молодой человек сделал знак официантке и заказал пиво.

— Меня зовут Кристоф фон Берлихинген.

— Мадлен Латем. — Девушка протянула руку. Ее поразило, что европейцы, даже молодые, здороваясь, всегда пожимали руки. — Вы хорошо говорите по-английски. Учили здесь?

— Отчасти. Я много путешествовал. И у меня кузина англичанка.

— Давно занимаетесь в институте?

— Второй семестр. Трудное дело. Как вы считаете?

— Безусловно. — Мадлен усмехнулась. — Вы знаете, когда я сижу на занятиях, мне кажется, что я перенеслась в средние века. Длинные столы. Все сидят бок о бок и молча взвешивают, раскалывают и пилят. У меня такое чувство, что в тысяча пятисотом году здесь обучали так же.

Кристоф кивнул:

— Вы правы. Немцы чтут традиции. Методы, которые мы изучаем, столетиями передавались от поколения к поколению. Очень важно знать старое, прежде чем начинать искать новое. Только после окончания института мы начнем оценивать наши собственные творческие возможности.

Мадлен допила кофе и принялась собирать книги.

— Совершенно верно. Но все это очень трудно. И так много предстоит изучить.

— Если понадобится помощь, обращайтесь ко мне. Буду счастлив посодействовать. Вначале я испытывал примерно то же, что и вы. Но теперь с каждым днем все легче и легче.

— Спасибо, Кристоф, за ободрение… и за предложение. И за то, что поговорили со мной по-английски. Мне намного лучше, чем полчаса назад.