Роковое зелье - Елена Арсеньева Страница 25

Петр прикусил губу, пытаясь как-то успокоиться, в порывежелания забыв, что женщины, которые «не отказывали ему», были просто девки,добрые ко всем, готовые за подобающую плату отдаться любому и каждому, будь он государьили последний бродяга. К дамам из общества он не решался подступиться, опасаясьотказа, да и не имея ни навыка, ни охоты быть куртуазным кавалером, вот итаскался по сущим блядям, на которых даже не давал труда оглянуться,удовлетворив свое скороспелое желание.

Даша была другая. И глаз от нее не отвести, и смотретьневыносимо. А эти слезы, которые вдруг повисли на ее ресницах и покатились пощекам, едва не заставили Петра застонать от нового приступа похоти.

Слезы?.. Она плачет? Сквозь шум молодой, жаркой крови в ушахон услышал, как Даша рассказывает о своих скитаниях.

…Больше недели провела она в пути, когда наконецприблизилась к Лужкам. И тут Волчок, который неутомимо и упорно вел ее попроезжей дороге, метнулся в лес с таким жалобным воем, что у Даши сердцеоборвалось. Она всю дорогу ожидала чего-то ужасного, а тут поняла, что ожиданиясбылись.

Волчок привел ее на малую прогалину в сыром, чахломперелеске, где царил вечный полумрак. Было нечто кладбищенское,беспросветно-унылое в этом месте, но оно не напоминало о вечном покое –напротив, казалось зловещим. Даже запах стоял здесь особенный – гнилостный,вызывающий тошноту.

Волчок улегся на каком-то холмике, сложенном из пластовдерна, и закрыл глаза. Даша подошла ближе… и упала рядом с псом, когда поняла,что это за холмик. Нет, не зря вспомнила она о кладбище! Вещее сердцеподсказало: это могила, в которой нашли последний приют ее отец с матерью. Иона замерла рядом с Волчком, почти обеспамятев от горя.

Даша не помнила, сколько времени пролежала так – не в силахни размышлять, ни даже плакать. В чувство ее привела вечерняя сырость и страх –страх, который вдруг вкрался в душу, поселился там и завладел всеми еепомыслами. Вдобавок забеспокоился Волчок. Вцепился зубами и тащил, тащил смогилы… Еле двигаясь – все тело застыло и одеревенело, – чувствуя себятоже мертвой, Даша отползла в чащу и замерла, вглядываясь в сгустившийсявечерний полумрак.

Это были два человека в крестьянской одежде: высокий,могучий – и тщедушный, низкорослый. Они вели в поводу коня, через круп которогобыл перекинут какой-то мешок. В мешке отчетливо вырисовывались очертаниячеловеческого тела… Его сняли с коня и понесли к тому же холмику, на которомтолько что лежала Даша. Неизвестные разворошили дерн, опустили свою ношу вглубь земную, снова заложили ее и еще нарезали дерна. Холмик зримо вырос.Мужики – слова их были не слышны Даше, а лица мало различимы – сдернули шапки,перекрестились – а потом вдруг расхохотались, довольнехонько подталкивая другдруга, и после этого ушли, уводя за собой лошадь.

Еле живая от ужаса, Даша выбралась из своего укрытия. Волчокжался к ногам, поджимал хвост. Пса обуял ужас… от злодейства, котороесвершилось недавно, от стойкого запаха смерти, который властвовал на поляне.Что же говорить о Даше?

Ей было страшно, невыразимо страшно! Но это был не тоттемный, нерассуждающий ужас, который охватывает людей на кладбищах. Ей былострашно от человеческой лютости и кровожадности. И больше всего пугалопредчувствие, что ужас, испытанный здесь, – это лишь начало кошмаров,которые ей предстоят. Так и произошло, когда она решила в одиночку выяснить,где и как были убиты ее родители, – и только чудом не погибла сама.