Любовь и прочие обстоятельства - Эйлет Уолдман Страница 24

Консьерж Каролины открывает дверцу такси, и я выхожу. Я не иду к огромной парадной двери, а тащусь. Мне страшно войти в дом, пусть даже Каролина скорее всего на работе. Сама мысль о том, что придется ступить на вражескую территорию, заставляет стиснуть зубы.

В коридоре консьерж трогает меня за плечо:

— Мисс, вы ищете Уильяма?

Боюсь, молитвам Ивана не суждено быть услышанными. У него нет такого певучего ирландского акцента.

— Простите? — переспрашиваю я.

— Вы пришли за маленьким Уильямом Вульфом?

— Э… да.

— Уильям и Соня ждут вас на детской площадке «Три медведя». На Семьдесят девятой улице, рядом с музеем.

— Они — где?

На улице пасмурно и холодно, солнце садится. Я смотрю на часы. Без пяти пять.

— Они ждут на детской площадке. Всего в четырех кварталах отсюда.

— Почему они не подождали здесь?

Консьерж пожимает плечами и становится между мной и входом. Я понимаю, он не собирается меня впускать. Интересно, кто сказал ему, что я потенциально опасна? Что я — угроза изящному дворцу, который он сторожит в своей идиотской униформе. Внезапно — именно потому, что мне отказано в допуске, — я очень хочу войти и уже обдумываю, как сделать рывок, проскочить мимо консьержа, ворваться в вестибюль и отломить ветку от пальмы в горшке как доказательство удавшейся авантюры. Но вместо этого благодарю и спешу вниз по улице.

Я перехожу дорогу — выясняется, что зря, потому что мне приходится лавировать в толпе туристов у входа в музей «Метрополитен». Я нетерпеливо приплясываю рядом с группой подростков, которые отчего-то начинают надевать пальто и шарфы, лишь выйдя на улицу, а потом проталкиваюсь дальше.

— Пять часов, — говорит Уильям. Он сидит на скамейке рядом с Соней, держа рюкзак на коленях. Детская подушка у него в ногах. — Площадка закрывается в пять. Здесь нельзя оставаться после пяти. Нас могли арестовать.

Образ Уильяма, которого уводят в наручниках, столь прекрасен, что я готова улыбнуться.

— Людей не арестовывают за то, что они задержались на площадке после пяти.

— Арестовывают.

— Во-первых, Уильям, я ничего не могла поделать. Я доехала на такси до твоего дома, откуда, предположительно, должна была тебя забрать. Потом как можно быстрее пошла сюда, почти побежала. Во-вторых, оглянись. На площадке полно детей. И по-моему, никто из них пока не арестован.

Я делаю широкий жест в подтверждение своих слов. Площадка «Три медведя» — одна из самых убогих в Центральном парке. Здесь есть скульптура, изображающая трех медведей, и старомодный, зловещего вида спортивный комплекс. Песочница с железным бортиком и лесенка, уходящая в никуда. Играющие здесь дети, конечно, не похожи на преступников, но вряд ли им очень весело.

— Нужно было вызвать машину. Машина бы подождала, — говорит Уильям.

Я вздыхаю.

— Уильям, не всякий может вызвать машину по своему желанию. И не каждый может позволить себе поездку через весь город в лимузине.

Соня смотрит вдаль. Она остается бесстрастной, хотя ее отвращение столь же явно, как если бы она скривила губы. Соня прекрасно знает, как и мы с Уильямом, что мы можем позволить себе поездку на лимузине. Джек — компаньон в пятой по величине юридической фирме Нью-Йорка, одной из самых больших и богатых в США. Он, конечно, младший компаньон, но все-таки зарабатывает втрое больше, чем мой отец.

Кого я обманываю? То, что моя тщательно изображаемая бережливость всего лишь подделка, очевидно даже пятилетнему ребенку. Хотя мои родители могли иметь куда больше денег, если бы отец не посвятил свои лучшие годы сексуальным изыскам, я никогда ни в чем не нуждалась. Жить в квартире с двумя соседками и три раза в неделю есть на ужин лапшу быстрого приготовления — это еще не бедность. Судя по невозмутимому лицу Сони, уж ей-то известно, что такое нужда. Не знаю, случалось ли ей ложиться спать впроголодь, но уверена: какие бы неприятности ни вынудили ее уехать из родного местечка в наш мегаполис и сидеть в холоде на убогой детской площадке, они были гораздо серьезнее, чем потеря мобильника или кредитки.

— Иди поиграй, — говорю я.

— Что?

— Это же игровая площадка. Ну так иди поиграй.

— Я не хочу играть. Слишком холодно. И темно.

— Ты согреешься, когда начнешь играть. Посмотри, другим детям не холодно. Они заняты делом.

На площадке много детей, и в их игре есть что-то безнадежное — словно они отчаянно хватаются за последние мгновения серого дневного света. Уильям вздыхает, будто вместо катания на горке я посылаю его добывать уголь в шахте. Он передает рюкзак Соне, сует руки в карманы пальто и, загребая сапогами грязь, идет к толпе ребятишек. Уильям твердо вознамерился провести время как можно хуже.

Я сажусь на его место. Его узкий задик, как ни странно, нагрел изрядную часть скамейки.

— Ненавижу игровые площадки, — вздыхаю я.

— Простите? — переспрашивает Соня. Она уже собирается встать, но медлит при моих словах.

— Игровые площадки. Ненавижу их. Теперь. То есть после смерти Изабель. Изабель была моей дочерью.

Соня садится.

— Я знаю, что вашу дочь зовут Изабель.

Наверное, стоит купить ей учебник грамматики, чтобы Соня выучила остальные времена.

Она переплетает пальцы. У нее красивые кожаные перчатки, на меховой подкладке. Но это не кролик. Норка или бобер. Подушечки пальцев потемнели, швы обтрепались — наверное, перчатки достались ей от Каролины.

Соня заговаривает не сразу, и я понимаю, что она сознательно решила остаться и поговорить со мной, начать беседу, которая явно выходит за рамки основных правил приличия.

Она спрашивает:

— Почему вы теперь ненавидите игровые площадки?

Я шумно выдыхаю и указываю в сторону лесенок и качелей, едва различимых в сумерках.

— Все эти дети… Особенно маленькие. Я скучаю по Изабель.

— Дети внушают вам грусть.

— Не просто грусть. Я чувствую себя… — Я замолкаю и смотрю на женщину, которая держит младенца и одновременно помогает второму малышу забраться в коляску. Малютка одет в пестрый комбинезон, такой плотный, что его ножки похожи на сосиски. Он размахивает руками, и мать встряхивает его, устраивая старшего в коляске.

— Я злюсь.

— Вы злитесь, когда видите детей?

— Да. Понимаешь… Спрашиваю себя: почему они все выжили, а мой ребенок умер? — Я рассматриваю круглое личико малыша в комбинезоне. Щеки у него раскраснелись от мороза. — Но злюсь не на детей. Я ненавижу их матерей.

— Уильям! — зовет Соня. — Отдай мальчику игрушку!

Я вижу, что Уильям сидит на корточках в огромной песочнице рядом с маленьким мальчиком не старше двух лет. Мальчик не отрываясь смотрит на Уильяма, а тот что-то проделывает с желтым игрушечным бульдозером.