Любовь и прочие обстоятельства - Эйлет Уолдман Страница 23

— Эмилия, пожалуйста.

Джек, впервые после смерти Изабель, готов разозлиться. Я наконец переполнила чашу его терпения.

— Прости. — Я иду на попятный. — Конечно, заберу.

— Ради Бога, не опоздай.

В его словах я слышу эхо голоса Каролины.

— Уже еду.

— Я тебя люблю, Эм.

— Планы поменялись, — говорю я таксисту. — Поворачивайте. На Ист-Сайд. Угол Пятой и Восемьдесят второй.

Только попрощавшись с Джеком, осознаю, что это такое — провести без него вечер и утро. Как я выдержу целое утро с Уильямом? И целую ночь в одиночестве? Я и так принимаю по две таблетки, прежде чем лечь — боюсь, это или слишком много, или, наоборот, недостаточно. Я не хочу проснуться посреди ночи или, что еще хуже, в предрассветных сумерках. На рассвете умерла Изабель. Нет, не так. На рассвете я поняла, что Изабель умерла.

Я смотрю в окно на темные деревья в парке и вспоминаю ту единственную ночь, когда мы были настоящей семьей. Привезя ребенка домой из клиники, мы решили лечь пораньше. Я принимала душ, пока Джек укачивал Изабель. Стояла под горячей водой, а грудь у меня начала набухать. Соски болели, на боках — синяки. Когда я вышла из душа, груди сделались просто огромными — круглыми и тяжелыми, точно шары для боулинга, обтянутые тонкой кожей. Соски вытянулись и стали длиной с палец.

— У меня сейчас пойдет молоко, — крикнула я Джеку. — Мне больно!

Я надела белую ночную рубашку со специальными прорезями, подарок Элисон, и отправилась в детскую. Изабель сосала мизинец Джека. Муж улыбнулся мне. Морщинки вокруг глаз словно лучики, а губы он сложил точь-в-точь как ребенок.

— И слава Богу, потому что она голодная, — сказал он. — Дочка хочет маму, прямо сейчас.

Повинуясь наставлениям Фелиции, в клинике мы не позволили давать Изабель бутылочку. Пищу она получила только из моей груди. Чистое, золотистое молозиво.

Я забрала девочку у Джека и отнесла в спальню. Сняла ночнушку, легла и устроила Изабель так, как было нарисовано в пособии, которое дала мне Фелиция. Я приготовилась к такому же простому и легкому кормлению, как в клинике. Мы были просто идеальной парой — Изабель и я. Все прошло настолько легко и естественно, что Фелиция сфотографировала нас для своего альбома. Теперь Изабель ткнулась губами в торчащий сосок, тщетно попыталась уместить его во рту и заплакала. В течение трех часов я переносила ее от одной груди к другой, листая «Пособие по грудному вскармливанию» и «Справочник кормящей матери», сцеживала молоко, оставляла слезные послания на автоответчике Фелиции, принимала горячий душ и прикладывала к груди компресс со льдом. Изабель продолжала сражаться с набухшими полушариями, которые некогда были для нее источником пищи, а теперь лишь причиняли мучения. Груди стали упругими и жесткими, не обнять и прижаться, не присосаться и поесть. В одиннадцать часов я плакала громче ребенка, в час ночи Джек позвонил консультанту по кормлению, предложив тысячу долларов за немедленный визит. Медсестра пообещала приехать рано утром и порекомендовала принять горячую ванну.

Без четверти два, после ванны, где молоко и слезы мешались с водой, Изабель наконец начала сосать. Десять минут спустя она все еще причмокивала.

— Приляг, — посоветовал Джек.

— Тише, — шепнула я.

Мы сидели на постели. Я горбилась, поддерживая Изабель левой рукой, а правой отводила грудь от её крошечного носика. Губы у нее были выпячены, и она ритмично чмокала, делая маленькие паузы после каждого глотка. Мы сидели неподвижно почти двадцать минут. Потом внезапно Изабель изогнулась и начала реветь. Я перенесла ее к другой груди, на сей раз поддерживая малышку правой рукой. Изабель фыркнула и снова начала бодро сосать. Через несколько минут я медленно откинулась на изголовье, выпрямляясь каждый раз, когда девочка шевелилась.

— Подложить тебе подушку под руку? — шепотом спросил Джек.

Я покачала головой. Очень медленно я откинулась назад. Изабель покоилась у меня на сгибе локтя, и левой рукой я отводила от ее лица грудь, то есть нависала над ней, оттопырив левый локоть.

— Уверена?

— Все в порядке, — ответила я. — Выключи свет. Кажется, она засыпает.

Мы проснулись через три часа. Изабель по-прежнему лежала у меня на руке, бок о бок со мной. Она выпустила грудь, и рот у нее был полуоткрыт. В тусклом утреннем свете я разглядела кончик язычка, похожий на маленькую розовую креветку. Изабель была холодная как лед. Я подтянула одеяло и потерла ей ручки. Они были жесткими и восковыми и безжизненно катались в моих ладонях. Я склонилась над Изабель — и начала кричать. Я понимаю, что это невозможно, но мне кажется, я витала где-то под потолком, со стороны наблюдая за собой и за Джеком, который, борясь со сном, опрокинул лампу и потянулся, чтобы включить свет с моей стороны. Помню, как он стоял на четвереньках на постели и делал Изабель искусственное дыхание, накачивая воздух в ее легкие, в то время как я сидела рядом, вцепившись ногтями себе в щеки и разинув рот в беззвучном крике.

Джек одной рукой схватил телефон, продолжая дышать в неподвижный ротик Изабель. Он набрал 911 и сунул трубку мне. Не помню, что я говорила. Вряд ли я могла ясно выражаться, но они меня поняли. Иван впустил их в квартиру — впрочем, не уверена. Их было много, в разных униформах. Полицейские и медики. Кажется, даже пожарные. Сильными, уверенными руками они столкнули нас с постели и склонились над ребенком. Один из них оперся коленом на матрас, и я разглядывала его ботинок на толстой подошве, с прилипшей розовой жвачкой.

Врач со жвачкой на подошве выпрямился.

— Мне очень жаль. Боюсь, она умерла.

Я снова взмыла к потолку. Я смотрела на себя со стороны и думала с каким-то бесстрастным любопытством: интересно, когда это я успела надеть ночнушку? И поглядите-ка, как занятно: когда человека охватывает нестерпимая боль, он падает наземь. Я видела себя на ковре, в ночнушке. На лице Джека было странное выражение — брови сдвинуты, лоб удивленно нахмурен. Это выражение я часто вспоминала в дальнейшем, когда мы находили в себе силы вспомнить этот серый рассвет. Джек объяснял, что это было изумление, неспособность осмыслить цепь событий, которые привели к столь невероятному исходу. Я всегда говорила, что верю ему. Но, по-моему, в ту минуту Джек меня обвинял, у него на лбу было написано: «Как ты позволила этому случиться?» Или точнее: «Эмилия, что ты натворила?»

Витая высоко под потолком, я видела, как Джек рухнул на колени и обнял меня. Я видела, как его губы снова и снова произносят мое имя, но не слышала ни звука.