Мой бывший бывший - Джина Шэй Страница 24

Что очень кстати — это то, что уроки в Маруськиной школе начинаются в восемь-пятнадцать, а мой рабочий день в Рафарме — с десяти-тридцати. Я успеваю проводить дочь в школу самостоятельно.

Нет, мама предлагала оставить эту привилегию за ней, чтобы я поспала лишние полчасика, но — это из разряда труднореализуемого. Поди-ка поспи, когда у тебя по квартире носится топотучее создание семи лет от роду. И пытается найти — то резиночки с сердечками, то точилку для карандашей, то ластики, которые мы опять растеряли.

Да и не хочется мне еще и так напрягать маму, она опять жаловалась на боли в ногах. Не хочу я, чтобы она снова улеглась в больницу. А есть ощущение, что это все-таки неизбежно.

— Бусинка, ты мне так вчера и не рассказала, кто тебя обидел, — осторожно замечаю я, сжимая ладонь дочери на пешеходном переходе, — я поняла, что не Оля, но кто тогда?

Иногда мне очень не хватало, чтобы дочь росла ябедой. Потому что какими средствами я узнавала имена её обидчиков — никакими словами не опишешь. А случалось, что эта информация до меня вообще доходила через завуча, которая пеняла мне на плохое поведение моей дочери.

— Мам, а давай я буду учиться дома, — выдает Маруська с хмурым выражением на лице.

И вот что с этим делать? Что на это отвечать? Хватать документы и бежать? Кажется, эта необходимость все острее. И никакая клевая учительница не стоит вот этого.

Лишь бы в другой школе эта история не повторилась…

Но я все еще верю, что это все можно разрешить. Но как? Путем диверсии и партизанских игр? Задружиться с мамой Маскарадовой и пытаться воздействовать на неё жалобным голосом и укоризной. Так увы… Она меня обходит за километр. Ходят слухи, что ужасно боится, что какая-нибудь ушлая разведенка у неё мужа уведет.

Но мне что делать?

Чисто теоретически — я должна знать ответ на этот вопрос. Практически же ничего не приходит на ум, кроме как позвонить классной руководительнице и попросить присмотреться к тому, что происходит вокруг моего ребенка.

Еще бы я была на хорошем счету в школе…

Но я все равно позвоню. В конце концов, кто должен обеспечивать безопасность моего ребенка в школе, если не учителя?

Мы прощаемся у школьных ворот. Вся эта неприятная фигня, что происходит вокруг Маруськи, влияет на мое настроение настолько сильно, что каждый раз — я обнимаю её так, будто в последний путь провожаю.

— До вечера, бусинка? — я отстраняюсь, а Маруська молча кивает, как-то печально глядя за мое плечо. Пусто. Будто человек, который видит что-то, что ему не светит по умолчанию. Выражение лица настолько несвойственное ребенку ее возраста, что я не удерживаюсь и оборачиваюсь, чтобы увидеть, что же настолько выбивает мою дочь из колеи. Ну — и меня, как только я это наблюдаю.

Оля Маскарадова, держащаяся за руки одновременно и мамы, и папы. У папы-Маскарадова в руках рюкзак, у мамы — мешок со сменкой.

Я бы и хотела сказать, что возможно Маруська расстраивается из-за того, что рассорилась с прошлогодней подружкой, но…

Но я вижу именно то бревно, что давит мне на самую больную мозоль.

Папа.

Супер-папа, что провожает свою дочь до школы в компании с мамой, тогда как большая часть родителей все-таки это делают поодиночке. Из-за него Оля настолько высоко задирает нос, что кажется — у неё даже банты от гордости топорщятся сильнее. Никого больше не провожают и мама, и папа сразу. А вот её — да!

Еще не тот возраст, чтобы комплексовать из-за «телячьих нежностей» и любви своих родителей, демонстрируемой напоказ. Пусть даже и чересчур.

Обнимаю Маруську еще раз, еще крепче.

— Удачи в школе, Марушка, — шепчу я ей тихонько. Дочь немного оттаивает и тоже жалит меня в щеку теплыми губешками, а потом торопливо шагает к школе — там уже вышла их встречать классный руководитель. Да и мне тоже пора. Еще надо настраиваться на работу, а хочется — только скукожиться дома под одеялком и поныть, осознавая собственное бессилие.

Я ведь обещала себе, что буду любить свою дочь за двоих. Тогда, когда принимала решение, что оставлю её вопреки сложному положению, вопреки разводу, вопреки гадской «мести» Ветрова.

И ни черта-то я не справляюсь с поставленной задачей!

Второй рабочий день проходит, не особенно отличаясь от первого. Хотя, сегодня я хотя бы не получаю замечания, что одета «не по установленной форме» — слава Алинке, позволившей снова покопаться в её гардеробе и пожертвовавшей мне платье-футляр нужного оттенка серого. Платье хорошее, политически-правильное, с закрытыми руками, даже педантичная Анджела Леонидовна не находит к чему в нем придраться.

Я ухожу в перевод с головой. Хотелось бы сегодня закончить его и сдаться на милость Эдуарда Александровича, который не шутя угрожал лично его проверить.

Отвлекаюсь только на звонок учителю, слушаю клятвенное обещание «обязательно проследить», пытаюсь не врубать пессимиста и не отвлекаться на проскрёбывающуюся в мою дверь совесть, со всеми её тридцатью килограммами угрызений.

В конце концов, суть того, что я в разводе, не изменить, а вопрос хоть какой-нибудь мужской фигуры рядом с Маруськой — разрешается сложно. Наверное, я слишком высоко задираю планку, но все-таки не хочется тащить в дом кого попало.

Мама охает, ворчит, говорит, что вот что я буду делать, когда останусь без нее и без мужского плеча, на которое можно опереться, а я — только скрещиваю пальцы за спиной и прошу маму сплюнуть.

Что я буду делать?

Пахать еще больше? Какие еще варианты?

И страдать и угрызаться совестью тут бесполезно. Только лишку сил потратишь на то, что разрешить не можешь. И работа пострадает — вожделенная, классная работа, на которой я очень хочу продержаться. Вопреки капризам Ветрова и всему остальному.

— Здравствуйте, Ярослав Олегович, — раздается слегка удивленный голос Алисы над моим плечом — и по колебанию воздуха от двери, я понимаю, кто-то пришел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍