Похождения Стахия - Ирина Красногорская Страница 23

– Шутов кликнуть? – угодливо спросил Бирон. – Или сказителей?

Анна промолчала, дулась. Бирон приказал позвать и тех и других. Бестужев отошел вглубь комнаты, к столу, начал просматривать какие-то бумаги. Показывал своим видом, что делу – время, а потехе – час.

Однако потеха завладела временем. Развязная, крикливая орава ворвалась в комнату, завертелась на ее середине. Чего только ни делали пройдохи, безобразники, чтобы вызвать улыбку на хмуром лице герцогини: награждали друг друга подзатыльниками, корчили рожи, вопили непристойности, соревновались, кто успешнее погасит свечу дурным воздухом. Сказители тем временем чинно стояли вдоль стен, дожидались очереди, надеялись посрамить шутов своими придумками.

Герцогиня неприязненно взирала на увеселителей. Этот кривляющийся сброд, этих дармоедов она держала не столько для веселья, сколько для того, чтобы ее двор был не хуже других. И никак не могла достичь желаемого: и тут дыра, и там прореха. Скудость во всем! О чулках сказала, а сколько всего еще! И кому только из придворных не должна. Себе во всем отказывала, да так и не смогла собрать денег, чтобы починить крышу. При самом малом дожде протекает. Угол заплесневел. И какая-то плесень страшная – красная, точно потеки крови. Гобелены совсем выцвели, не угадать, что на них. Ковер перед креслом протерся до дыр, наверное, еще при родоначальнике Кетлеров. А может, и рабыни Чингисхана на нем валялись…

Анна шуганула распоясавшихся, не умеющих шутить скоморохов и нудных, не знающих ни одной забавной сказки болтунов. Попросила тоном избалованного ребенка:

– Ты бы сам рассказал что-нибудь веселенькое, Петр Михайлович. Да оставь дела, наконец! Все равно их все не переделать!

Петр Михайлович повиновался. Вышел из-за стола, сел у кресла на низенькую скамейку для ног. Так сиживал он часто. По знаку Анны все находившиеся в комнате тоже сели с большим удовольствием: предвкушали занимательную историю. Петр Михайлович слыл отменным рассказчиком. Он хорошо знал австрийский и прусский дворы и уже поведал о них немало интересного. На сей раз он завел речь о каком-то короле, не называя ни его имени, ни государства.

Стахий не мог понять, сказочный ли это король или реально существовавший. Он привык судить о вельможах по их государственной деятельности и ратным подвигам, а Петр Михайлович как раз о них не говорил. Слушая его, можно было подумать, что король пребывал в каком-то дивном мире. Там никто ни с кем не воевал, никто не интриговал, никто никому не завидовал. Все находились в согласии и любви. А король посвятил любви жизнь.

– Недаром он родился в пору цветения садов, когда все подвластно великой Афродите, – рассказывал Петр Михайлович, – когда все живые существа исповедуют любовь, даже ядовитые змеи лобзают друг друга, даже щепка к щепке стремится. Люди, рожденные в эту пору, то есть в мае, вообще любвеобильны. Ему же Афродита вручила не просто способность – талант любить. Не забыла при сем отметить его мужественной красотой и небывалой силой. Король легко ломал подковы, сворачивал в трубочку монеты, скручивал жгутом каминные щипцы, щелчком сбивал со стола тяжелые серебряные кружки.

Оказался он весьма искусен и в воинском деле. Метко стрелял, выстрелом из пистолета мог разорвать висящую нить, всаживал пулю в пулю, попадал в цель, повернувшись к ней спиной, причем пистолет мог держать как в правой, так и в левой руке. Отлично владел холодным оружием, ловко ездил верхом, отлично плавал.

Петр Михайлович на мгновение замолк, переводя дух. Стахий наконец понял, о ком он рассказывает, и с любопытством ждал продолжения.

– При всем при этом, – рассказчик многозначительно улыбнулся, – король умел обольщать прелестных дам. Его роскошный двор блистал красавицами. Но и вне двора король имел буквально отары фавориток и, как следствие сего, табуны незаконнорожденных детей. Он любил всех женщин, с какими его сводила Афродита. За исключением королевы. Впрочем, с женой его свела вовсе не богиня, а государственная необходимость. Не испытывал он нежности и к их общему сыну, наследнику престола. Зато лелеял сына незаконнорожденного, одного-единственного изо всех. Потому что обожал его мать, графиню. Она была самой восхитительной женщиной из тех, кого он встречал: умной, образованной, красивой, обольстительной. И звалась в соответствии с этими качествами Авророй. Но на нее не сразу подействовали чары короля. И никак не могла совладать с ней Афродита. Аврора изящно, но решительно отклоняла домогательства короля. И тем самым еще больше распаляла его: ведь он не знал любовных поражений. Король изощрялся во всевозможных выдумках, чтобы поразить ее. Наконец устроил блистательное празднество на воде, близ замка Морицбург, в честь богини Авроры, графини Авроры.

– Ковер из самых редких цветов покрыл воду залива перед замком. Флотилия расписных лодок заскользила по нему в замысловатом полонезе. Огни фейерверка затмили блеск ночных светил. Вычертили на небе вензель неприступной графини. Дрогнуло ее сердце…

– В память о любви, горевшей в замке Морицбург, графиня назвала сына Морицем. Сама же постриглась в монахини. Не захотела делить короля ни с какой другой женщиной, будь то даже нелюбимая им королева. Короля чуть не убила разлука с возлюбленной, короля подкосило ее вероломство.

– Я полагаю, – заключил Петр Михайлович, – Аврора обдуманно уступила королю, чтобы нанести ему потом удар. Она выиграла сражение с Афродитой! Прелестная графиня показала всей Европе, как твердость духа побеждает силу мышц, даже гнущих подковы.

– И это все? – недовольно спросила Анна. – Ты рассказал известную всем тут историю любви Августа Сильного и Авроры Кенигсмарк. Напрасно, выходит, я оторвала тебя от твоих бумаг.

– Не думаю, – загадочно улыбнулся Петр Михайлович. Поднялся и протянул Анне руку, предупреждая ее желание выбраться из кресла. – Мориц Саксонский, любимый сын короля Польши Августа Сильного и графини Авроры…

– Что Мориц Саксонский? Не тяни! – Анна соскочила с кресла.

– Любимый сын короля сегодня прибыл в Курляндию как частное лицо.

– Ой! – восторженно вырвалось у Анны и ее придворных дам.

Петр Михайлович подождал, пока они придут в себя, и с большей важностью продолжал:

– Граф Мориц Саксонский имеет весьма серьезное намерение просить руки вашего высочества. – Он несколько отступил, чтобы поклониться, но Анна опередила – порывисто обняла и расцеловала его. Да так и не разомкнула объятий. Смущенный Бирон счел необходимым удалиться. За ним последовали менее смущенные дамы. Петр Михайлович сделал Стахию знак закрыть дверь.

«И что это дамы пришли в такой восторг?» – недоумевал Стахий, оказавшись за дверями, в комнате дежурных офицеров. Те, как всегда, просиживали штаны: скрытно развлекались тараканьими бегами. Судьба герцогини их мало волновала. Однако они нагло воображали себя ее главной опорой, вроде доблестных мушкетеров Людовика XIV или достославных драбантов Карла ХII, хотя ни ловкостью первых, ни силой вторых не обладали и ничего не делали, чтобы эти качества приобрести. Стахий презирал их и радовался, что подчиняется напрямую герцогине. Глядя на одинаково откормленные, надменные и глупые лица офицеров-сидельцев, он с тревогой подумал, что и граф Мориц может оказаться похожим на них, да еще и «обладать даром Афродиты» – попросту быть беспутным. Яблочко от яблони недалеко укатывается. Да и богат едва ли этот граф, размышлял Стахий, иначе, зачем бы ему зариться на герцогство Курляндское. На него да на руку Анны претендуют только нищие принцы. Несчастная, как же ей не везет!