Безнадежная любовь - Эльвира Владимирова Страница 22

Мимо мчались машины — чуть слышно или тарахтя на всю улицу, легко скользя по асфальту или громыхая тяжелыми грузами. Аня почти не обращала на них внимания, лишь иногда примечала особенно оригинальный цвет или особенно впечатляющее дребезжание. Постоянный автомобильный поток был ровен и равнодушен, даже обгоны и перестановки не нарушали плавного двухстороннего стремления навстречу друг другу и еще чему-то, только водителю и пассажирам известному и понятному.

Внезапно нарушив стройный порядок, одна машина выбилась из общего ритма, резко затормозила. Задняя дверь стремительно распахнулась, кто-то легкомысленно и нетерпеливо выскочил из нее, чуть не попав под колеса едущего следом автомобиля. Отчаянный скрип тормозов разорвал воздух, мгновенно захватив внимание случайно оказавшихся поблизости людей. Кто-то даже вскрикнул испуганно.

Аня тоже чуть не закричала. Мгновенное предчувствие ужасного остановило сердце и прервало дыхание. Она даже не сразу узнала того, кто выпрыгнул на дорогу из остановившейся машины и спокойно, ни на кого не обращая внимания, направлялся прямо к ней.

Сердце, все еще переживая роковую секунду, бешено колотилось. Оно не могло успокоиться сразу, не наметавшись и не намаявшись. И в глазах все еще читался испуг.

— Ты ненормальный! — пусть в голосе звучали осуждение и упрек, Ане очень хотелось дотронуться до Богдана, убедиться, что он цел и невредим. — Ты — ненормальный!

— Наверное…

Их все еще разглядывали с интересом и любопытством, стараясь проникнуть в их разговор и объяснить их поступки.

— Только ни к чему было рисковать.

— Отчего же? Ради тебя я готов выпрыгнуть с самолета, остановить танк, переплыть океан.

Она посмотрела недоверчиво, и у нее имелись на это причины.

— А как насчет проехать пару суток на поезде?

— Что? — раздалось изумленно, но ее глаза ловко спрятались от его вопросительного взгляда.

— Ничего, — она сразу же отказалась от своих слов. — Просто ты говоришь глупости.

— Наверное, — он провел по ее руке от плеча к кисти, потом бережно сжал тонкие пальцы. — Слушай, я жутко хочу есть. Нужно срочно отыскать местечко, где меня накормят. Иначе я умру с голода, — и потянул ее за собой.

Богдан привел Аню в светлый полупустой ресторанчик с огромными окнами и просторным залом, сел за стол и принялся изучать меню. Из-за раскрытой книжечки он украдкой наблюдал, как девушка осматривается, устраивается, привыкает.

Взгляд ее скользил по незнакомому залу, пальцы неуверенно трепетали, то переплетаясь, то размыкаясь. Она даже не дотронулась до заботливо положенного перед ней меню.

— Ты что будешь? — спросил он.

— Ничего. Я совсем не хочу.

— Значит, я должен есть один? А ты будешь смотреть? Ты желаешь увидеть, как я не смогу держать вилку от смущения?

Она улыбнулась наконец-то.

— Ну, тогда стакан сока.

— Стакан? Возьми хотя бы мороженое. Я знаю, ты любишь мороженое.

— Люблю.

На мгновенье Богдан совершенно изменился: исчезла веселость, исчезла уверенность. Исчезло все вокруг, потеряв значение. Но лишь на мгновенье.

Он болтал все время, пока ел. Аня смотрела то на него, то на снежную белизну мороженого, тающего в вазочке.

Это случилось пять лет назад. Целый месяц он не мог сказать ей: «Я тебя люблю». Он был уверен, что просто не способен любить. Не желает. Он не мог любить. Не мог. Уж он-то себя знал. Так стоит ли говорить? Хотя раньше казалось, чего уж проще. «Я тебя люблю!» — ну что стоит произнести? Почему не сказать женщине то, что она мечтает услышать? «Я тебя люблю», — чуть проникновенный голос, и все. Если кто-то спрашивает: «Ты меня любишь?», почему бы не ответить: «Да! Люблю!» Я люблю тебя. Люблю лето, тепло, море. Люблю немножко выпить с тоски. Люблю тихий шелест деревьев и ласковый ветер в лицо. Люблю женские губы — сладкие и горькие, напряженно-холодные и нежно-податливые. Ну мало ли что я еще люблю. Например, мороженое. «Любишь? — Люблю». Странные слова, неосязаемые, невесомые, нереальные. Легкий вздох случайно сложенных губ. Отчего временами они бывают так значимы, так властны и так действительны? Отчего им придается особый смысл, особая важность? Разве не похожи они на растаявшую на ладони снежинку, от неощутимой хрупкости которой через секунду уже не остается и следа?

— Спасибо за компанию, — они уже вышли из ресторана и какое-то время стояли лицом друг к другу. — Тебя проводить?

Взгляд Богдана откровенно и безудержно ласкал, сводил с ума и пробуждал желания, а руки… руки безучастно прятались в карманах. Аня не двигалась, только пыталась отвести взгляд.

Вдруг рука его шевельнулась, устремилась вперед и замерла, едва не дотронувшись до нее.

— Возьми!

Она заметила металлический блеск на его ладони.

— Что это?

— Ключи. Если вдруг… Мало ли что… Может, я когда-нибудь понадоблюсь. Конечно, вряд ли ты меня там застанешь, но… можешь оставить записку. Хотя… Может, и не надо меня заставать. Но все равно возьми.

— Не надо.

— Возьми!

Она протянула руку. Он осторожно положил ключи на ладонь, даже не коснувшись ее кожи. Аня сжала кулак. Ключи были согреты теплом его руки.

Что ей делать? Как разобраться в себе? Как соединить в единое целое два разных мира, на которые разделилась ее жизнь? Она жила то в одном, то в другом, и ощущала себя счастливой в обоих, и в обоих чувствовала свою вину. Она любила двоих — таких разных и так по-разному. Одна любовь была спокойной, уверенной, уютной. Аня ни за что не хотела бы расстаться с ней, как и с Алешкой, ее мужем, надежным, милым, уравновешенным, добрым Алешкой, отцом ее самой лучшей в мире дочки.

Да и с другой любовью, пусть непонятной, безумной, неустроенной, отчаянной, недозволенной, Аня не желала расставаться. Они обе были ей дороги и безнадежно несоединимы.

Она обманывала мужа. Он не знал ни о чем. А если бы узнал? Аня была уверена: он бы ее не простил, потому что, как бы ни был нежен и добр, он властно, эгоистично не хотел делить с кем-то другим то, что безоговорочно считал своим. Только он имел право любить свою жену, жить в ее желаниях, в ее мыслях, только им она должна дышать и существовать, только им. Она принадлежит лишь ему. Алешка не хотел делить ее с кем-то еще. Но, оказывается, и тот, другой, не хотел.

Богдан целовал ее руки, и вдруг его взгляд упал на обручальное кольцо, обыкновенное обручальное кольцо.

Он знал, что разрушит своим поступком хрупкую гармонию момента, мгновенно охладит страстный пыл, смутит и напугает, но упрямо и зло сорвал кольцо с ее пальца, намеренно причинив боль.

Она метнулась взглядом за его рукой, попросила:

— Верни!

— Нет! — сначала рассерженно, потом мрачно и безнадежно: — Не сейчас! — и отвернулся.