Джейн и Эмма - Джоан Айкен Страница 22

Все это произносилось громким резким голосом, и к несчастью полковника Кэмпбелла, глухота его в этих обстоятельствах не защищала, поскольку голос миссис Фицрой был настолько пронзительный, что, как однажды пожаловался полковник, звучал прямо в голове, даже если зажать уши. Он легко слышал и тещу, и ее мерзкую птицу через три комнаты.

Попугай, а точнее, ара, сварливая непривлекательная птица, которую не любил никто, кроме его хозяйки, днем находился в оранжерее. Эта мера привела к очередному всплеску враждебности.

Для начала миссис Фицрой посчитала, что дочь поступила нерадиво и странно, использовав оранжерею как музыкальную комнату.

— Это помещение уныло, как теннисный корт! А ведь это единственная комната в доме, которую с минимальными усилиями можно сделать похожей на жилище истинного джентльмена. Зачем, спрашивается, иметь в доме оранжерею, если ты не собираешься сажать в ней цветы.

— Она уже б-была в д-доме, когда его купили, — сообщила Рейчел, когда ее мать, невнятно пробормотав что-то о срочных делах, ретировалась с поля боя.

Еще одним поводом для острейшего недовольства стало обращение с попугаем, который явно страдал от избытка энергии, поскольку был вынужден оставаться в комнате хозяйки всю ночь и потому имел обыкновение орать, словно его режут, весь день, особенно когда девочки занимались музыкой. Из-за истошных воплей приходилось накрывать его клетку шалью, чтобы он молчал хотя бы во время урока.

Обнаружив это, миссис Фицрой пришла в ярость.

— Мой бедный Мистик! С тобой обращаются, как с шахтером.

Не видела она необходимости и держать фортепиано в оранжерее. Конечно же, его надо поставить в одной из гостиных.

Но самую главную претензию к Джейн миссис Фицрой так и не смогла озвучить. Это было очевидное превосходство внешности Джейн над внешностью ее внучки Рейчел, которая из-за длинного носа, не очень чистой кожи и близко посаженных блеклых глаз не могла претендовать не только на красоту, но даже на привлекательность, несмотря на постоянное внимание к прическе и одежде. Правда, умное выражение ее невзрачного личика могло вызвать дружеские чувства, но лишь у благожелательных и проницательных людей. Зато Джейн начала очень быстро расти, несомненно, благодаря более здоровому окружению, а также более благоприятному режиму и питанию, которые ей обеспечили Кэмпбеллы. Она стала выше ростом, волосы утратили тусклость, стали блестящими, густыми и потемнели; глаза были большими и горящими, а лицо, хотя и оставалось бледным, было открытым и очень привлекательным; и она была в полной мере наделена тем внутренним изяществом, которое миссис Фицрой безуспешно старалась привить своей внучке. А наблюдая за миссис Фицрой (которая при всех своих недостатках могла считаться образцом отличного вкуса), Джейн поневоле становилась еще грациознее и элегантнее.

— Твоя бабушка так умеет носить одежду… — заметила Джейн в разговоре с Рейчел. — Она, конечно, неприятный человек и обладает дурным характером, но все же ею нельзя не восхищаться. Даже простой газовый шарфик она умеет повязать по-особенному, неповторимо.

— Н-но для чего все это? — спросила Рейчел, которая уже прониклась многими республиканскими и утилитарными взглядами своей матери.

— Это само по себе уже искусство, как твои рисунки.

Рейчел рисовала естественно — так щебечет птичка, а после долгой практики научилась удивительным образом передавать сходство.

— Да, но мои рисунки все же для определенной цели. Я хочу стать политическим карикатуристом, как Гиллрей или Роулендсон.

— Только, ради Бога, не говори этого при бабушке, иначе она тебе запретит вообще брать в руки карандаш.

Рейчел тяжело вздохнула и начала перелистывать альбом с рисунками.

— Где тут Сэм и Мэтт?

— Мэтт — вот этот, с длинными волосами, а это Сэм — он играет на флейте. Это опять Мэтт. Мне т-так жаль, что т-ты с ними не познакомилась. Они очень хотели встретиться с тобой — еще бы, после всего, что я им рассказывала. Хорошо бы они вернулись. Но это вряд ли. Ведь теперь у нас живет бабушка Фицрой. А это Фрэнк Черчилль с книгой.

Фрэнк тоже покинул Лондон и вернулся в школу в Йоркшире, его не ждали до середины лета, когда Черчилли иногда снимали дом в Ричмонде или Туикнеме.

— Но в это время, я думаю, нас уже здесь не будет, — сказала Рейчел. — Папа говорил о поездке на море.

— На море? — Джейн никогда не видела моря.

Рейчел хихикнула.

— Мне кажется, он хочет оставить бабушку Фицрой дома.

До отъезда семейства на море произошло то, что впоследствии Джейн называла «браслетным делом».

Все началось с того, что миссис Фицрой, постоянно критиковавшая одежду и внешний вид Рейчел, посоветовала, чтобы ее внучке наняли собственную горничную, которая следила бы за ее одеждой и внешностью.

— Ей уже почти десять, Сесилия. Пора уделять больше внимания ее туалетам.

— Ты так считаешь, мама? Лично я не вижу в этом необходимости, но если ты настаиваешь…

Миссис Фицрой настаивала. Если деньги должен был потратить кто-то другой, у нее всегда было полно идей. В результате, к немалому изумлению Джейн и Рейчел, для них была нанята личная горничная по имени Сьюки тринадцати лет от роду, обязанности которой заключались в помощи молодым леди, уходе за их волосами, ногтями и чулками. Она должна была следить, чтобы девочки не ходили с неподшитыми подолами нижних юбок, вырезать папильотки, чинить кружева, чистить перчатки, собирать лимонную кожуру, чтобы смягчать кончики пальцев, и готовить смесь из гвоздики и апельсиновой цедры, чтобы в их ящиках с бельем был приятный аромат. Сьюки и ее юные хозяйки довольно быстро подружились, она рассказала им о своей большой обедневшей семье в Спиталфилдс, и они стали вовлекать ее, как союзника, во многие дела.

К сожалению, через несколько месяцев после водворения Сьюки в доме у обитателей начали пропадать разные мелкие вещи: веера, бусы, заколки для волос, ножницы, шелковые чулки, — и в конце концов исчез принадлежавший миссис Фицрой довольно ценный браслет из опалов и жемчуга.

Миссис Фицрой очень заботилась о своих украшениях. Все они — от бриллиантов, хранившихся в банке, до самой последней заколки — постоянно пересчитывались, чистились и перекладывались. Когда пропажа обнаружилась, миссис Фицрой подняла ужасный крик.

Муж подарил ей браслет на помолвку; он ей дорог, как память об усопшем, хотя вещь сама по себе, конечно, и недешевая, она не хочет ни на кого бросать подозрения, но что она должна думать?

Флери, горничная миссис Фицрой, ходила тише воды, ниже травы. Ей это было нетрудно, потому что она всегда была тощим, болезненным созданием и не разговаривала ни с кем в доме, кроме хозяйки и попугая — за которыми самоотверженно ухаживала. После того как обнаружилась пропажа браслета, Флери весь день без устали сновала по дому, заглядывая в самые невероятные места — под крышки кастрюль, за настенные часы, в ведра для угля; при этом ее губы оставались сжатыми, словно она мысленно обвиняла всех членов семьи в краже сокровища ее драгоценной хозяйки.