Первая любовь - Вероник Олми Страница 21

Мне хорошо знакомы южные деревеньки: повышенная, обостренная жарой чувствительность ко всему на свете и запах всегда влажной, нечистой кожи. Напрасно мы высоко подвязывали летом волосы, стараясь, чтобы было не так жарко, — на затылке, на шее всегда выступал пот, он стекал по спине и по ногам, будто ты шла по воде. Вечные поиски тени, а вокруг все всегда накалено — сиденья в машинах, седло велосипеда, асфальт, песок, металлические ограды балконов и веранд. Мы ждали автобуса, ходили днем по улицам, лежали на песке, занимались спортом под яркими лучами солнца, и оно нам грозило солнечным ударом. Все телесные запахи у нас были сильными; густо пахли улицы и проселочные дороги, сладкие запахи смешивались с горькими, мимоза с жареным луком, тмин с гнилой рыбой, жизнь всегда представала как смесь прекрасного с отвратительным. Ничего чистого, ничего однозначного. Смесь, и надо ее принимать. Разом, бесповоротно. Шумные рынки. Шумные пляжи. Мальчишки, вызывающие девчонок свистом. Громкий хохот девчонок. Мопеды с лентой выхлопных газов. Орущее во дворах радио.

Но мои ставни были закрыты наглухо.

В глубине меня таилось ожидание Дарио.

Не знаю, каким чудом или по какому недомыслию мои родители разрешали мне ходить к нему. Может, на них произвела впечатление должность его отца или, наоборот, их успокаивало то, что мать постоянно дома, а значит, будет следить за всем, что там происходит.

А я приучала себя не падать в обморок. Училась смотреть на Дарио. Незаметно рассматривала его во всех подробностях. Я чувствовала себя лошадкой, которую взялись объезжать. Я сама себе была объездчиком. Приноравливалась к его походке, ритму. Училась выдерживать его взгляд и отвечать на него. Я прибегла к мимикрии: говорила его словами, разделяла мнения, отваживалась повторять даже его движения: снимала волос, упавший на майку, поправляла воротничок, брала за руку, чтобы не оступился, и при этом тяжело дышала, потому что мое тело норовило меня не послушаться, я теряла над ним контроль и деревенела. Но я снова принималась за дело. И еще раз. И опять. С каждым разом ловчее, не так неуклюже, и сердце останавливалось уже не так часто.

Я смотрела на липнувших к нему девчонок: тело к телу, губы к губам, на отработанные бесчувственные поцелуи — главное, быть "на уровне", как в кино, как по телевизору. Поцелуи без конца обсуждались и сравнивались в разговорах этих "начинающих" — дома, в тесных комнатах, во дворе на переменках. Ни одна из этих девчонок не отважилась бы сказать: "Я не умею". Все хотели быть искушенными. И целоваться хорошо. Я видела, как они прижимаются к Дарио, и жалела их, потому что им нечего было бояться. И в конце концов я возгордилась, что я не из тех, кто флиртует попусту, я любила опасность, которая подстерегала меня и которая им не грозила. Вопреки неопытности я стала доверенным лицом этих девчонок, их советчицей, я выслушивала их, подсказывала, как сделать первый шаг, помогала отвечать на заигрывания или, наоборот, заигрывать самим, намечать свидания, обманывать, хитрить, избегать телефонных звонков, писать письма… Я столько их написала Дарио, глупых, восторженных словоизвержений, тупых излияний, ультиматумов, на которые он плевал — я это знала, — угроз, которых он не понимал. Он не вел никаких игр, не занимался манипуляциями. Его хотели, он не отказывал. Тайны, хитрые уловки, истории, которыми можно себя тешить, проблемы, которые создаются в надежде пережить приключение, ему не были нужны, он во всем этом не разбирался и прекрасно без этого обходился. Иногда, сидя у него в гостях, я видела в корзине для бумаг продиктованные мной письма, они не были даже смяты или разорваны, он их просто выбрасывал, и я знала, каким жестом. Он небрежно опускал листок в мусор с рассеянностью, придававшей ему особое изящество. Видя свои письма, я невольно улыбалась. Дарио был принцем, а его принимали за выгодное приобретение, но он оказался среди нас случайно.

Наступал июнь, и мы открыли купальный сезон. Для меня начался новый этап дрессировки, испытание, которого я давно дожидалась. Мне пришлось сильно нажать на маму, чтобы она купила мне купальный костюм, который мне хотелось. Раздельный. Я не пыталась просить бикини, такая просьба явно свидетельствовала бы о том, в какую сторону повернулась моя жизнь, и мне тут же запретили бы любые выходы. Несмотря на угрозы опасного возраста, несмотря на поддержку, а возможно, именно из-за поддержки тети Сюзанны. Бикини находились под запретом. Носить их могли только приезжие девицы из Марселя, нищие и вульгарные, говорящие с простонародным акцентом, а за пределами нашего края — танцовщицы Клода Франсуа, дополнявшие их высокими каблуками, стразами, блестками на бедрах и ярко-красной помадой, превращая в наряд стриптизерш.

Мой раздельный купальник удивительным образом производил впечатление цельного, особенно когда я сидела. Мне нужно было встать, протянуть руки к небу, и тогда становилось видно, что между пупком и ребрами есть полоска кожи. Шаровары одаряли меня женскими бедрами, зато широкая полоса наверху так придавливала грудь, что можно было подумать, будто я бинтуюсь, чтобы молоко не потекло. В общем, что-то несусветное. Но у меня имелись свои соображения. Я собиралась сделать из него костюм на свой лад. Терять мне было нечего, я хотела во что бы то ни стало вырваться из тисков материнской, католической и папской власти.

Я сказала Дарио, что мне нравится Кассис. Хотя это было неправдой. Вода в Кассисе была ледяной, зато бухточки должны были стать моими союзниками, в одной из них мы могли спрятаться и остаться наедине.

Мне не хотелось оказаться на пляже Лек или Карри среди толпы девчонок в бикини, где Дарио привлекал бы к себе взгляды, как мальчик из "Смерти в Венеции", молчаливой, таинственной красотой, которую замечали все, даже немолодые люди. Я решила, что в этот день любоваться им буду я одна. И сделаю еще один шаг навстречу. Загорожусь от всех на свете, и пусть нас оставят в покое. Довольно вечеринок, слоу, ром-коки, скверной травки, ломающихся голосов, изнемогающей от ожидания чувственности, одинаковых губ, языков и рук, хватит совместного приобщения к тайнам любви, хватит стадной жизни.

Мы прошли немного сосновым леском, потом спустились на пляж. Воздух обжигал и был под стать моим чувствам. В горле у меня пересохло. Солнечные лучи между соснами казались тонкими лезвиями, раскаленными на огне, под ногами — пыль, иголки, камешки, обломки ракушек, то, что осталось от известняковых скал, раздробленных потоком времени, и я была точно такой же — хаос, сияние и жар. Я была телесной и одновременно витала немного повыше; отчетливо видя, как мы с Дарио направляемся к бухте, я знала, что там с нами произойдет, понимала, что скоро буду "не совсем такой, как была, и не совсем другой", я улыбалась Дарио, улыбалась по-новому, нежнее и, возможно, веселее. Он отвечал мне улыбкой, закусив немного губу. Впервые я видела, что он смущается. А я взяла его за руку, собираясь спуститься на пляж, и спускалась, держась за его руку и еще за деревья, за ветки, которые ко мне тянулись, и с этой двойной страховкой чувствовала себя очень надежно. Моя жизнь могла бы вот здесь и закончиться. Между небом и морем. Между Дарио и деревьями.

В маленькой бухте не было тени, солнечный свет заливал нас, слепя белизной. Плоские камешки были горячими, как хлеб. Тихонько покачивались сверкающие волны моря. Мы стояли у кромки прибоя, переживая самый чистый миг своей жизни.