Нечаянный роман - Надежда Семенова Страница 20

Не может быть. Не может быть.

Рома.

Что с Ромой? Воспаление легких?

Он кашлял, когда она уезжала. Не сильно. Не настолько, чтобы отменить поездку и планы на будущее. Планы на отдельную жизнь, на работу, на дом.

Дом.

Какой дом? Где он, ее дом? Что за дом без мамы, без ее тепла, добрых рук, теплых, понимающих глаз, тихой, неустанной заботы? Мамочка, мамочка, что же ты наделала?

Мама. Мама. Мама.

Женя очнулась в дверях вокзала, сама не зная, как она там очутилась. Внутри кишело людьми. В билетную кассу стояла длинная очередь. Женя пристроилась в самом конце, посмотрела на руку, продолжавшую сжимать телеграмму.

– Болит чего? – сочувственно спросил кто-то. Доброе круглое лицо. Распахнутые глаза с немытыми ресницами. Россыпь конопушек на веселом, курносом носу. Женщина всплеснула круглыми ладошками. Пальцы с ямочками, мягкие, круглые ногти.

– Все… нормально, – с трудом выговорила Женя.

– Что-то в телеграмме? – протянула руку женщина.

Очередь в железнодорожную кассу дружно, как один человек, кроме затылка у самой кассы, повернулась к Жене. Застыли, перестали перетаптываться ноги. Сквозь корку хмурой подозрительности на лица просочились живые глаза. Очередь смотрела на Женю многоглазым, живым существом.

Круглолицая долго читала телеграмму, шевелила губами, щурилась, будто читала написанное на иностранном языке. Прочитала и понурилась:

– Опоздала ты.

Печальная складка на ее веселом лице выглядела настолько неуместной, что захотелось стереть ее рукой.

– Где же тебя мотало, что не успела на материны похороны? – спросила круглолицая.

На ее лицо набежала тень и придавила собой Женю.

Гигантское тело очереди распалось на куски.

– Всякое бывает, – сказала ухоженная женщина в открытом сарафане, – мы же не знаем все обстоятельства.

– Не знаю, какие уж там «обстоятельства» могут помешать человеку с выраженными моральными ценностями выполнить последний долг перед матерью, – возразил высокий унылый мужчина в очках и покосился в вырез сарафана.

– Не скажи, не скажи, – подключился плотный дядька из хвоста очереди, – матери тоже всякие бывают. Одна такая шалава сдала сына в детдом. Причем не в роддоме отказалась, а подкинула своякам.

– Похоже, не она, а «свояки» сдали внука в детский дом? – фыркнула женщина в сарафане.

– Вы понятия не имеете, о чем говорите, дамочка, – сказал плотный и придвинулся ближе.

– Даже и не думай, – свирепая бабка уперла в грудь плотного костлявый палец, – за разговорчиками в очередь пролезть захотел? Я тебя помню, хитрец нашелся. Ты в самом конце стоишь.

Женя протянула руку к телеграмме, которую теперь из-за спины курносой женщины читали трое, две женщины и юркий мужчина неопределенной масти и возраста.

– Тут написано, что она еще и ребенка бросила, – перекрывая поднявшийся в очереди галдеж, сказал юркий, – больного воспалением легких.

Очередь умолкла и сомкнулась в единое, угрюмоглазое существо.

Неодобрительные взгляды градом падали на Женю, оставляя невидимые, но болезненные синяки. Сегодня Роме исполнялось три года.

Подошла круглолицая женщина, торопливо сунула в руку телеграмму и быстро отошла. Женя сложила телеграмму и спрятала в карман. Плакать у всех на виду было ужасно стыдно. Когда они были с Наткой маленькие, самосвал отдавил лапу дворовой собаке. Собака дрожала и плакала, а все стояли и смотрели. Точно так же, как тогда, между Женей и всем остальным миром образовался невидимый пустой круг. Женя старалась плакать как можно тише и незаметней, размазывала слезы локтем и сморкалась в вымокший платок. Постепенно онемение внутри сменилось пустотой. Стало пусто и звонко. Захотелось пить, но Женя боялась покинуть очередь. Никто не пустит ее обратно. К счастью, в туалет не хотелось совсем. Через час ушла женщина в сарафане, за ней мужчина в очках, круглолицая и юркий ушли вместе. Еще через полчаса Женя осмелилась отойти в буфет. Желудок прилип к позвоночнику и так громко урчал, что заглушал объявления.

В буфете народу не было совсем. Пахло солеными огурцами и скукой. Полная буфетчица в несвежей белой наколке на волосах переставляла тарелки с бутербродами с заветренной колбасой и подтаявшим сыром. Женя сглотнула слюну и приценилась к сплющенной песочной полоске, облитой розоватой помадкой, и бутылке лимонада, на этикетке таращился Буратино.

Буфетчица громко вздохнула, клацнула последней тарелкой и подошла. Ее пальцы забегали по кнопкам кассы с ловкостью жонглера в цирке.

Женя покопалась в кошельке и протянула буфетчице деньги. Та выпучила глаза и завертела руками со скоростью сошедшей с ума ветряной мельницы.

Женя посмотрела на купюру – на чуть обгрызенной в одном углу, но вполне годной купюре хмурый Ленин не отрываясь смотрел в синеватую даль.

– Бы, – сказала буфетчица, – мы…

– Что? – не поняла Женя.

Оказалось, что за время, пока Женя пропадала в тайге, в стране поменяли деньги.

– Что делать? – сказала Женя скорее себе, чем буфетчице.

Буфетчица жалостливо, как на шелудивого пса, посмотрела на Женю и стукнула по кнопке кассы, отменяя заказ.

Женины деньги не принимал никто, ни таксисты, ни продавцы газет, ни торговец умопомрачительно пахнущими домашними жареными беляшами. Женин желудок перешел на самопереваривание.

Делать было нечего, Женя вернулась в очередь в кассу. Очередь проскочила мгновенно.

– Сезон отпусков, – фыркнула кассир, – билетов нет в восточном и южном направлении до сентября.

Женя сунула в окошко телеграмму.

Кассир взяла ее в руки, разгладила, внимательно прочла.

– Похороны были пятого. Сегодня восьмое. Женя сглотнула.

– Я в тайге была, три недели.

Кассир вздохнула, защелкала клавишами, затем еще. На выпуклом экране замелькали колонки слов и цифр.

– Есть одно купейное место до Новгорода, – сказала она, – будете брать?

Новгород – это почти Петербург, прикинула Женя, оттуда наверняка будут электрички.

– У меня только старые деньги, – сказала Женя, – нельзя ли как-то забронировать этот билет?

Кассир нахмурилась, перечитала телеграмму.

– Если успеешь до завтра обменять деньги, приходи после четырнадцати, – сказала она, – будет моя смена.

Кассир улыбнулась. Чуть-чуть. Уголками глаз. Лицо озарилось светом.

Совсем как у мамы, подумала Женя. Онемение в груди сменилось сосущей пустотой.

– Спасибо…

Слова с трудом пролезли сквозь пересохшее горло. Женя просунула дрожащую руку в окошечко и забрала телеграмму.