Память о смерти - Нора Робертс Страница 20

– А это важно?

– Мне хотелось бы знать.

– Два миллиона. Жалкая сумма с учетом всех обстоятельств, но ведь она нас совсем не знает, не так ли? – Глаза Рорка, пронзительно синие и пронизывающие ее насквозь, не отрывались от лица Евы. – Она же не понимает, что мы не дали бы ей ни панта. Она не понимает, что твоя ценность для меня неизмерима. Это всего лишь деньги, Ева. То, что у нас есть, не имеет цены.

Тут она наконец подошла к нему, села на колени и обхватила его руками и ногами.

– Ну вот, – прошептал он. – Ну вот мы и приехали.

Ева спрятала лицо у него на шее.

– А что такое пант?

– Что? А-а… – Рорк засмеялся. – Это старинное слово. Ирландский фунт.

– А как сказать по-гаэльски «Прости меня»?

– Ta bron orm, – сказал Рорк. – И ты меня прости, – добавил он, когда она медленно повторила за ним эти слова.

– Рорк, она еще в Нью-Йорке? – Увидев, что он не отвечает, Ева откинулась назад и встретилась с ним глазами. – Ты ведь знаешь, где она. Ты всегда такие вещи знаешь. Я все равно уже чувствую себя дурой. Не заставляй меня сверх того чувствовать себя еще и ни на что не годной дурой.

– На то время, когда я уходил с работы, она еще не выписалась из гостиницы, равно как и ее сын, и его жена.

– Ну ладно, тогда завтра… Нет, завтра же эта штука. Я не забываю об этой штуке, и я сделаю все… ну, в общем, все, что полагается.

А все, что полагалось сделать для подготовки к большому приему гостей, будет ей наказанием за глупость и стервозность.

– Кто-нибудь, надеюсь, объяснит мне, что я должна делать. – Ева обхватила его лицо руками и торопливо зашептала: – Только пусть это будет не Соммерсет.

– Тебе ничего не придется делать, а «эта штука» называется приемом гостей.

– Как это «ничего не придется делать»? Очень много надо делать. Надо что-то координировать, одобрять или отвергать какие-то варианты. Надо базарить с поставщиком провизии и прочее в том же роде.

– Я никогда не базарю, даже с поставщиком провизии, но если тебе от этого станет лучше, можешь проследить за украшением бального зала.

– Мне понадобится список?

– И не один. Это поможет тебе избавиться от чувства вины?

– Ну, это хоть кое-что для начала. В воскресенье, если Ломбард еще не уедет, я нанесу ей визит.

– Зачем? – Теперь Рорк сжал ее в объятиях. – Зачем проходить через это, зачем давать ей возможность снова тебя ужалить?

– Я должна наглядно ей продемонстрировать, что нет у нее такой возможности. Я должна все ей высказать лицом к лицу. Речь идет… – и учти, мне и без того стыдно, а если ты это повторишь, мне придется сделать тебе больно, – речь идет о самоуважении. Терпеть не могу чувствовать себя беспомощной трусихой, а в этом деле я спрятала голову в песок.

– Это называется «вести себя как страус».

– Как скажешь. Я не хочу быть страусом. Завтра мы сделаем, что запланировали, – она не стоит того, чтобы вносить ее в наш список, – а в воскресенье, если она еще будет здесь, я с ней разберусь.

– Мы с ней разберемся.

Ева помедлила, но затем кивнула.

– Ладно, договорились. Мы с ней разберемся. – Она прижалась щекой к его щеке. – Ты весь потный.

– Я конструктивно использовал свою злость в отличие от некоторых, предпочитающих пинать свой письменный стол.

– Заткнись, а не то я решу, что не настолько я виновата, чтобы потереть тебе спинку в душе.

– Мои губы на замке, – прошептал Рорк и прижался губами к ее шее.

– Потом. – Ева сдернула с него футболку. – Сперва я трахну тебя так, что мозги из ушей потекут.

– Кто я такой, чтобы указывать тебе, как искупать свое чувство вины? Оно настолько велико?

Ева впилась зубами в его нераненое плечо.

– А вот сейчас узнаешь.

С этими словами она столкнула его со скамьи на кожаный мат и сама упала вместе с ним.

– Ого! – вскричал Рорк. – Я вижу, чувство вины демонстрирует не самую мягкую сторону твоей натуры.

– Я тебе скажу, что оно демонстрирует. Чувство вины заставляет меня нервничать. – Ева оседлала его и уперлась ладонями ему в грудь. – Оно делает меня стервозной. И поскольку свой стол я уже попинала…

Она наклонилась ниже, ее груди коснулись его влажной от пота груди, ногти слегка царапали его кожу по пути к резинке его боксерских трусов. Ухватившись за резинку, она сдернула трусы и освободила его.

А потом ее рот сомкнулся на нем тисками.

– Ну что ж… – Рорк вцепился пальцами в мат. – Ладно, валяй.

Его разум отключился, взгляд затуманился, все тело запульсировало. Она пустила в ход зубы, – да, это действительно было стервозно с ее стороны, – и это заставило его затаить дыхание. Мускулы, которые он так яростно накачивал, чтобы избыть свою злость, беспомощно опали. Но за минуту до того, как его мир взорвался, она отпустила его и языком проложила себе дорожку вверх по его животу.

Он хотел перевернуть ее, но она сместила свой вес и, действуя ногами, как ножницами, снова прижала его к мату. Ее глаза светились темным золотом и были полны торжества.

– Я уже чувствую себя немного лучше.

Рорк перевел дух.

– Я рад. Готов помочь, чем могу.

– Мне нужен твой рот.

Ева прижалась к нему губами, опять пустила в ход зубы и язык, и опять его кровь загудела, как будто в ней били сотни тамтамов.

– Люблю твой рот, – задыхаясь, сообщила Ева между поцелуями. – Хочу, чтобы он поработал надо мной.

Она стащила с себя рубашку. На этот раз, когда она коснулась его грудью, между ними не осталось преград.

Теперь она позволила Рорку опрокинуть себя на спину, выгнулась дугой ему навстречу, чтобы его голодный и страстный рот мог взять ее. Все ее мышцы стянуло тугим узлом от нетерпения и страсти, ее дыхание уже стало прерывистым и хриплым, когда он протянул ее брюки вниз по ногам.

Его руки, подумала Ева, снова вскидываясь всем телом, его руки так же искусны, как и его рот. Стянутые узлом мышцы сжались еще туже, а потом расслабились в стремительном высвобождении.

Ее пальцы запутались в его волосах, захватили полными горстями этот черный шелк и потянули его вниз, туда, где уже вновь распустился цветок желания. Он уже созрел настолько, что одного движения языка Рорка хватило, чтобы послать ее в полет.

И он был с ней, он вместе с ней прошел через все вздохи, возгласы и содрогания.

Теперь уже она дрожала, ее тело источало жар. Она была влажной, безумной, разнузданной и вся целиком принадлежала ему. Нависая над ней, он заглянул ей в лицо, а она опять схватила его за волосы.