Знакомство по объявлению - Мари-Элен Лафон Страница 20

В последнем классе начальной школы, в конце учебного года, учитель велел детям ответить на вопрос, что бы они хотели делать в жизни. Ответ должен был состоять всего из двух слов, причем обязательно начинаться с глагола «делать». Эрик своим аккуратным круглым почерком написал: «Делать счастливыми». Не больше и не меньше. Вся школа потом долго и с удовольствием обсуждала этот замечательный ответ; Анетта с матерью преисполнились гордости и даже немного успокоились; судя по всему, несмотря на ужасный отцовский пример, в душе их не склонного к болтовне мальчика остались нетронутыми такие чувства, как мягкость и доверие к людям. Полю эта история очень понравилась; да и парень ему нравился: он не шумел, не требовал к себе повышенного внимания, зато — и Лола служила тому живым подтверждением — умел ладить с животными.

Первой же обязанностью, возложенной на Анетту, стала закупка продуктов. Грузовичок папаши Леммэ приезжал дважды в неделю в девять утра, самое позднее в пять минут десятого, и останавливался в конце дороги, где к этому времени уже собиралась небольшая толпа: немой вдовец Жермен, престарелая мамаша Дюваль с тремя дочками, тощими как жердь, — это из местных; летом здесь также появлялись приезжие, в последние годы все более многочисленные, шумно выражавшие свое недовольство тем, что приходится тащиться в такую даль, да еще ни свет ни заря. Грузовик привозил хлеб и кое-что из бакалеи. Папаша Леммэ, сурового, почти аскетичного вида старик в безупречно чистом халате, разумеется, был в курсе — словоохотливые кумушки не дремали — и нисколько не удивился, обнаружив однажды в июльский вторник новую покупательницу с зеленой крупноячеистой сеткой в руках; ему уже доложили, что это невестка, вернее, как бы невестка, Николь. Сама Николь, отправляясь с утра пораньше с обходом по своим подопечным старикам, взяла привычку забегать в лавку и вываливать ворох свежих новостей — к несказанному удовольствию мадам Леммэ, завзятой сплетницы, все сорок лет брака тяжко страдавшей от сдержанности мужа, из которого, как она жаловалась, и слова не вытянешь.

Итак, проблема с хлебом решалась просто, в отличие от всего остального. Поль заранее предупредил Анетту, чтобы она не вздумала советоваться с Николь даже по самому пустячному поводу и не рассчитывала на ее помощь, чтобы узнать, где лучше покупать, чтобы не платить втридорога, оливковое масло, мясо, кофе, вино, стиральный порошок, овощи и фрукты и так далее. Для самого Поля все эти ценные сведения оставались полнейшей загадкой; он никогда не ходил ни по каким магазинам, потому что всем этим прежде занималась сестра. Николь, конечно, нисколько не рвалась облегчить жизнь узурпаторше — еще чего не хватало! Заграбастала брата, теперь корми его, а мы поглядим, что из этого получится. Ясное дело, деньжищ истратит кучу, ну и поделом им, пусть себе развлекаются на своей американской кухне, а мы, порядочные галлы, уж как-нибудь тут, внизу, как привыкли, зато нам два раза в месяц, в первый и третий четверг, прямо на дом привозят запас замороженных продуктов, потому что нам хватило ума договориться с предприимчивым сорокалетним мужиком из Сен-Флорана.

Поль с Анеттой обсудили денежный вопрос. Решили, что Поль будет выдавать ей на месяц определенную сумму, а она будет тратить ее по своему усмотрению. Что-что, а считать деньги Анетта умела, и не только считать; она давно научилась покупать по минимуму, ничего не выбрасывать, используя все остатки и никогда не жалуясь, что экономия оборачивается лишними хлопотами по хозяйству. Они всегда жили скудно, от зарплаты до зарплаты, свыклись с мыслью, что им в этом смысле ничего не светит, и только молились, чтобы не стало хуже. Все свои надежды Анетта с матерью связывали с Эриком, откладывали ради него жалкие гроши, чтобы через несколько лет, когда грошей скопится побольше, оплатить ему школьную поездку за границу, купить иллюстрированную энциклопедию, а где-нибудь в старших классах — компьютер. Эрик будет не хуже других, у него будет все, что нужно ребенку, он будет хорошо учиться и в будущем сможет вырваться из стального капкана бедности, когда не можешь себе позволить ничего сверх необходимого и уже десятого числа начинаешь прикидывать, от чего бы еще отказаться, чтобы дотянуть до конца месяца.

Эрик узнает лучшую жизнь — они обе, мать и бабушка, свято верили в это и жили этой верой, потому что никаких других желаний у них уже не осталось. И во Фридьере Анетта не собиралась изменять своим привычкам. Ее не соблазнишь яркими упаковками, целлофановым шорохом готовой выпечки и прочими красивостями. Если она что-нибудь и умела, так это вести домашнее хозяйство, не расходуя лишних денег. Боялась она одного: как бы Поль, который еще в Невере признался ей, что зарабатывает не так уж много, не оказался скупердяем, подтверждая дурную репутацию крестьянского сословия.

С Дидье они постоянно ссорились — и как, чуть ли не до драки — из-за денег. Работал он мало, от случая к случаю, получал гроши, да и те ухитрялся просадить с дружками в бистро или потратить на какую-нибудь ерунду. В небольшом супермаркете в Конда Анетта внимательно пригляделась к трем кассиршам, мысленно сравнивая их с собой, какой она была несколько лет назад, когда тоже восседала за кассой, с комом в желудке, полумертвая от страха, что сюда в любую минуту может ворваться пьяный Дидье, нечесаный, грязный, с землистым лицом и горящими от злобы глазами, он ворвется и начнет, размахивая руками, орать, мешая ругательства с непонятными польскими словами, и требовать, чтобы его пропустили в огороженное от покупателей святилище, пока на шум не выйдет управляющий месье Брюне, добродушный гигант, который сперва попытается уговорить скандалиста убраться по-хорошему, а потом возьмет его в охапку и вынесет вон, чтобы не мешал мирной работе торгового заведения.

Анетта сидела ни жива ни мертва, в ушах у нее оглушительно стучала кровь, она все чаще ошибалась, отсчитывая сдачу, и, замирая от ужаса, думала о том, расслышали ли окружающие ее имя в потоке грязной брани, извергаемой Дидье, который успевал выкрикнуть его несколько раз, пока могучий месье Брюне силой не выволакивал его наружу. Потом надо было прийти в себя, вдохнуть поглубже и дотянуть до конца смены, стараясь не замечать взглядов других кассирш, чьи мужья, может, пили не меньше, но хотя бы имели совесть устраивать представления дома, вдали от любопытных глаз, или в крайнем случае в соседнем кафе, а не на работе у жены, на зарплату которой, между прочим, жила вся семья. Сослуживицы никогда ничего ей не говорили — необщительный характер Анетты создавал вокруг нее нечто вроде плотины молчания, — но она догадывалась, что они должны думать: что ей не хватает твердости, что, прояви она решительность, ей ничего не стоило бы призвать к порядку этого негодного пьянчугу, которого она выбрала себе в мужья и за которого продолжала держаться, заставляя сына терпеть подобное посмешище вместо отца.

Возвращаясь из Конда в бежевой «диане», Анетта снова и снова оживляла в памяти эти тягостные картины, наверное неразрывно связанные с одним видом магазинной кассы — неудобным табуретом, обязательным халатом и шуршанием прозрачных пластиковых пакетов. На севере она жила словно выставленная напоказ: все всё про нее знали, и каждый считал себя вправе судить, упрекать и смешивать ее имя с грязью. Останься они на севере, Эрик так и носил бы на себе клеймо сына пьянчуги и хулигана, неспособного проработать на одном месте больше двух недель подряд, пропащего забулдыги, на которого уже махнули рукой даже сотрудники социальных служб, спихивавшие его друг на друга и во всеуслышание заявлявшие, что они бессильны помочь, что этим случаем должны заниматься полицейские или психиатры, а может, и те и другие сразу, что невозможно спасти человека против его воли, что его жена, или подруга, или сожительница, ведь брак официально не зарегистрирован, одним словом, мать его сына должна как можно быстрее, просто немедленно, ну в самом деле, сколько же можно ждать, надеяться и прощать, так вот, она должна срочно спасать себя и ребенка, потому что мальчику от такого, с позволения сказать, родителя больше вреда, чем пользы.