И в горе, и в радости - Наталия Ломовская Страница 19

Ни одна из фамилий на пакостных дощечках Александре ничего не говорила. Разумеется. Она-то ожидала, очевидно, что тут у входа будет висеть мраморная мемориальная доска, на которой золотыми буквами готическим шрифтом обозначится: «Здесь, в квартире номер 3, живет преступная тубероза Кира Морозова, покинувшая свою престарелую мать и сбежавшая с любовником!» И медный колокол рядом — чтобы вышеозначенная престарелая мать могла ударить в набат.

Но ничего такого не наблюдалось, и Александра, собравшись с духом, нажала на кнопку верхнего звонка. Однако в неведомых глубинах квартиры никакого отзвука не зародилось. Звонок явно не работал. Это был удар. Пришлось снова набрать в грудь воздуха и нажать на другую кнопочку — на сей раз самую нижнюю. Снова тишина. У Александры черная муть подкатила к голове, и она, неожиданно для себя взвизгнув, так что на лестнице упало в обморок и покатилось по ступеням гулкое эхо, стала колотить ладонями по мерзким кнопкам. Этот демарш оказался успешнее. В безумном мире, очевидно, следовало действовать безумным образом.

Резкая трель наконец-то вызвала отклик. Внутри квартиры — в ее ожившей утробе — зашаркали, приближаясь, чьи-то шаги. Впрочем, они не торопились, и Александра, привалясь к косяку, успела пережить еще несколько отвратительных моментов, когда сердце, казалось, падало куда-то в пустой и холодный живот.

Дверь открыл человек, который, по всем параметрам, давно уже на звание человека не тянул. Скорее это явление стоило обозначить неделикатным понятием «синяк». В общем, стоящее в дверях существо явно принадлежало к обширному виду алкоголиков законченных. Щуплое тельце облачено было в полосатую просторную пижаму, украшенную многочисленными пятнами. Густые, черные с проседью волосы были давно не мыты и свисали грязными прядями на лицо. Из-под прядей смотрели светло-голубые застиранные глаза. Смотрели мутно и совершенно бессмысленно. Мощный запах перегара чуть не сбил Александру с ног. В руке у существа дымилась сигарета без фильтра и воздух тоже не озонировала.

— Вы к кому, дама? — сипло вопросило существо.

— Мне нужна Кира… Кира Морозова здесь живет?

— Какая еще Кира… Ты девку, что ль, ищешь?

Александра кивнула, продолжая задерживать дыхание. Впрочем, реплика существа, которое так бесцеремонно отнесло ее единственную дочь к подвиду «девок», на секунду выбила ее из колен. Пришлось выдохнуть воздух и обонять сигаретный дым плюс перегар.

— Так и звонила бы к ним, — предложило существо. — Звонют тут, звонют, сами не знают зачем… Эта девка твоя — с Жоркой, что ль, живет?

Почему-то имя Жорка вызвало у Александры реакцию самую непредсказуемую — в желудке закрутился тугой узел и ее чуть не стошнило. Но ей удалось героическим усилием преодолеть спазм — только пот на лбу выступил.

— Ну, заходи, — позволило существо, повернулось и пошаркало в глубь квартиры. — Только их, видать, никого дома нет. С утра из комнаты не вылазят. Обычно Жорка-то с утра на работу идет, так моется и кофе варит. А сейчас тихо… Вот ихняя дверь.

За высокой двустворчатой дверью действительно было тихо. Никто не отозвался на стук, и тут Александра не выдержала и тихонько завыла, уткнувшись лбом в холодную, скользкую стену.

— Э, ты чего? — обеспокоилось существо. Оно, оказывается, никуда не ушло, топталось рядом, поддергивая тощей рукой сползающие пижамные штаны. — Ты чего ревешь-то? Ну-ка, пошли-ка…

С неожиданной силой существо уцепило гостью повыше локтя и повлекло за собой по темному коридору в неведомую даль. Совершенно деморализованная Александра даже не сопротивлялась. Коридор привел их в неожиданно чистую и просторную кухню, где даже цвели фиалки на подоконнике, и развевались красные в горошек занавески, и на стене висела старомодная чеканка — толстая баба в платке пьет чай из блюдца, на столе самовар, а на стуле напротив — улыбающаяся самодовольная кошка. От взгляда на это сомнительное произведение искусства Александра отчего-то успокоилась, а стакан воды, хлопотливо наполненный из-под крана заботливым гуманоидом, и вовсе привел ее в чувство.

Может, все не так уж страшно? Может, если есть на подоконнике доверчивые фиалки, а на степе чеканка с толстой чаевничающей бабой, то и житься тут может неплохо? А ведь есть еще и занавесочки — красные в белый горошек!

— Тебя как зовут? — поинтересовалось существо, решившее, очевидно, развить и закрепить возникшие отношения.

— Александра.

— А меня Маргарита.

Итак, существо оказалось женщиной, и Александре снова поплохело. К пьющим мужикам она, родившаяся и выросшая в деревне, относилась лояльно. Знал бы мужик свою норму, был бы тих во хмелю и работу бы не забывал — а так почему б не выпить? Но вот от пьющей женщины ее воротило. Господи, как себя можно довести до такого состояния?

Но факт оставался фактом — только эта увядшая Маргарита может вот сейчас, немедленно, рассказать Александре о ее дочери. Значит, придется с ней общаться — без отвращения, без дрожи и спазмов. А то заметит и обидится.

Но внимание Маргариты не было сейчас сосредоточено на Александре. Она полезла в холодильник, стоящий в углу кухни — старый и облезший, но покрытый сверху красной клетчатой салфеточкой. Из холодильника была извлечена непочатая бутылка водки и эмалированная миска, в которой при открывании обнаружились плавающие в рассоле огурчики. Из деревянной хлебницы хозяйка извлекла буханку черного хлеба и быстро нарезала крупными, на удивление ровными кусками.

— Ну, чего встала? Вон там, в буфете, справа, рюмки достань, — указала она Александре. — За знакомство надо выпить, нет?

Александра сомневалась в том, что в состоянии будет пить водку в десять часов утра, да еще в компании с этим цветком запоздалым, но отчего-то безропотно полезла в буфет — только что обратив на него внимание.

А было на что обращать-то! Буфет был огромен и прекрасен. Он был атавистичен и аутентичен. Он представлял вещь в себе, вещь ради вещи. Осколок позапрошлого века, он врос в эту кухню — очевидно было, что за всю свою жизнь его не сдвинули с места. У неизвестного варвара не поднялась рука покрасить его половой краской — буфет сохранял благородный темно-красный цвет. А еще он был украшен, щедро и нелепо. Чего на нем только не было — и фазаны, и утки, и гроздья винограда, и букеты роз. Стоял буфет на львиных когтистых лапах и венчался вазой с плодами. Все было деревянное, темно-красное, удивительное и нелепое. Совершенно растерявшись от такого изобилия, Александра потянула на себя указанную правую дверцу — та открылась со скрипом. За дверцей красовались какие-то яркие пластиковые тазики, висел цветастый передник.

— Давай скорее! — поторопила ее хозяйка. — Там же стояли! Ой, и правда нет! — удивленно воскликнула она, остановившись за спиной Александры. — И полки поснимали… Когда успели? Ну вон там, за стеклом погляди.

Александра поспешно закрыла эту дверцу и открыла другую. За ней и стояли аккуратненьким рядком чистые разнокалиберные стаканы, чашки, рюмки.

— Вот эти давай, махонькие, — распорядилась Маргарита. Пока гостья пялилась на буфет, хозяйка успела накрыть стол — огурчики вынырнули из миски и расположились на тарелке, ломти хлеба заняли место в плетенке, тонко порезанные ледяные ломтики копченого сала соседствовали с дырявыми кусочками сыра. В общем, накрыла чисто и умело, даже Александре придраться было не к чему.