Прощай, пасьянс - Вера Копейко Страница 19

Они быстро оделись, на плечах каждого была богатая шуба, подбитая бобрами. Экипаж, который заказал с вечера Степан, уже ожидал их возле входа.

В то же самое время в карете, запряженной восьмеркой серых лошадей, прибыла в собор Парижской Богоматери важная фигура предстоящей церемонии — Папа Пий VII. Трон для него поставили возле самого алтаря в соборе. Около двух часов глава римской церкви дрожал от холода, ожидая прибытия припозднившегося императора. А вместе с ним дрожали на площади возле храма люди, которые жаждали наблюдать невиданное событие.

Наполеон приехал в карете, вместе с ним — Жозефина и братья Людовик и Жозеф. Мантию Наполеона, которая весила 80 фунтов, поддерживали четверо придворных. Но он шел так, будто вовсе не замечал ее тяжести. Как не собирался он замечать тяжести своего поста.

Народ стекался во всех сторон. Люди напирали друг на друга, желая хоть одним глазком увидеть его.

Финогеновым досталось хорошее место, о чем заранее договорился отец, позолотив ручку кому надо. Они увидели Наполеона, который проехал мимо них, устремляясь к входу в собор с высокими окнами, за которыми горели тысячи свечей. Их свет заставлял оживать сюжеты стеклянных витражей.

Стало жарко в тесной толпе. Федор расстегнул доху, чувствуя, как его охватывает волнение. С ним всегда так было в толпе, он не привык к ней: он привык к просторам севера, к морским просторам, к бескрайнему небу и нескончаемой, до самых берегов Ледовитого океана, тайге. Он, кажется, всей кожей ощущал возбуждение, исходящее от толпы. Ее угрожающую силу, способную подмять под себя любого, кто слаб.

Странное дело, но он вдруг подумал, что похожее чувство он испытывает иногда рядом с Севастьяной. Ему не хочется лишний раз пошевелить рукой…

Павел, напротив, весь расцвел, расправился, как расправляется полевой цветок, который сорвали и долго держали без воды, но наконец-то погрузили в саксонскую вазу.

Федор перевел взгляд на отца. По его лицу трудно было что-то понять. Он из тех людей, которым хорошо и удобно везде. Но что было на его лице сейчас, причем бесспорно, так это гордость. Подбородок поднят, лоб расправлен. Была еще одна примета, о которой он никогда не говорил отцу и не скажет, хотя вряд ли тот сам знает о ней. В минуты наивысшего напряжения отец удивительным образом оттягивал уши назад, как делают довольные лайки.

В расстегнутые полы дохи вползал холодок. Федор чувствовал, как успокаивается и привыкает к тому, что он находится в гуще плотной толпы, к пестроте ее нарядов. Он устремил глаза в сторону, ближе к стене, желая проверить, не видно ли что-то через окна. Но его взгляд не достиг цели.

Он замер.

Он застрял.

Он потерялся в золоте, которое обнаружил среди всего, что было перед ним. Федор поморгал, полагая, что эта резь в глазах происходит от напряжения. Но не тут-то было. Золото ослепляло. Завораживало. Более того, оно двоилось. Федору пришла в голову странная мысль, что это выпал из окна витраж и теперь его слепит свет зажженных внутри собора свечей.

Он втянул в себя побольше воздуха и набрался храбрости признаться себе в том, что он видит на самом деле.

А видит он две золотоволосые девичьи головки. Им стало жарко, они высвободились из меховых модных капюшонов и открыли взорам свою красоту. Две золотые косы — по одной с каждой головки — струились поверх теплых, на меховом подбое, накидок. Девушки высились над толпой. Они как будто стояли на чем-то, на каком-то пьедестале.

Впрочем, внезапно подумал Федор, они и должны стоять на пьедестале. Кому же, как не им?

Он напрочь забыл, почему сам здесь, почему пришли сюда все эти люди, что происходит вокруг. О том, что делается за стенами собора и что вообще это прославленный собор Парижской Богоматери, который жаждут увидеть все, кто является в Париж.

Ему было все равно, как выглядит и как держится виновник действа — Наполеон. Маленький человечек на коротких ногах. Что ему до него? Ему любопытно сейчас только одно: чьи личики сияют в декабрьском свете дня в обрамлении золотых локонов, которые колышутся подле розовых щечек?

И почему личики одинаковые? — Он тупо уперся в эту мысль, а потом, сообразив наконец, что видит сестер-близнецов, выругал себя. Он ведь знает, что такое бывает — рождаются совершенно одинаковые дети. Но до сих пор ему не доводилось видеть их вблизи. Да еще таких красавиц.

Федор, сам того не замечая, переступил с ноги ногу, потом сделал шаг в их сторону. Потом другой… Он увидел, что девушки не одни, при них высокая худая женщина. Она гордо держала голову и не мигая смотрела на двери собора, вероятно, ожидая окончания церемонии и желая еще раз взглянуть на императора.

Федор сделал еще один шаг и споткнулся. Чей-то локоть резко ткнулся ему в бок, но густой мех бобра погасил удар. Он услышал злое шипение. Шипит по-французски, усмехнулся он.

Он сделал еще шаг и по острой боли в голени догадался, почему эти девушки кажутся выше всех.

Потому что они, догадливые, принесли с собой скамеечку и теперь стояли на ней среди толпы.

Федор очнулся от наваждения, когда второй тычок в бок не смягчил даже мех его дохи. Он скосил глаза посмотреть, чем же ткнула его старуха.

Острым ногтем, вот чем. Федор передернул плечами, увидев, какой длины у нее ноготь на указательном пальце. Сейчас она чесала им нос, на кончике его торчал толстый седой волос. Лучше бы выдернула его своими когтями, с досадой подумал Федор. Ишь какой крепкий, не слабее, чем коготь ловчего сокола. Федор на всякий случай отодвинулся от нее.

Теперь он с жадностью разглядывал привлекшие его внимание золотоголовые создания.

Они оказались совсем юными и еще более одинаковыми, чем издали. Они не отрываясь смотрели на уже выходящего из собора императора, то и дело хватая за широкий рукав свою предводительницу. Она снисходительно улыбалась, глядя то на одну, то на другую. Федор напряг слух, чтобы уловить, на каком языке шепчет она им что-то.

Слух у Федора был отменный, от деда. Говорили, он не упустит храпа медведя в зимней берлоге.

— Мария, закрой рот, — услышал он и испытал такое же облегчение, какое, вероятно, испытывал его дедушка, уловив тот самый медвежий храп.

Они русские, понял Федор. Господи, они русские! Сердце его заколотилось. Он не сводил глаз с той, которую назвали Марией. При всей одинаковости сестер к ней его влекло сильнее. Ему казалось, что от нее исходит тонкий аромат летних полевых цветов.

— Федор! — Отец дернул его за рукав. — Вернись к нам, — потребовал он.

Федор попятился, чувствуя себя как человек, ослепленный яркой вспышкой солнца.

Впрочем, так это и было. На самом деле он ослеплен. И как потом выяснилось, навсегда… Но это было потом, хотя о самого начала он подозревал это.