Прощай, пасьянс - Вера Копейко Страница 18

— А будто нет, — в тон ему ответил Павел и снова рассмеялся.

— Ну-ка, ну-ка? Говори, что на ум пришло?

— Бочка покатится куда надо, коли ее в нужную сторону подтолкнуть. Кое-чем, — назидательным тоном произнес Павел. Отец опешил, а потом громко расхохотался. Лицо его покраснело и стало цвета вареного рака.

— Ох, ну и перлы ты изрекаешь! Мой, мой сын! Ну прямо будто какой-нибудь Вольтер. Откуда взял-то? — горячился отец. — Видишь, брат твой стоит и моргает, а ведь ему полагалось сообразить, на что я намекаю. — Отец резко повернулся к старшему сыну. В глазах мелькнула легкая досада. — Ты мог бы, Федор, вот так скоро сообразить насчет взятки, когда тебе было столько, сколько Павлу?

— Нет, батюшка, — признался, не задумываясь ни на миг, старший. — Нет. Да и зачем? Хороший товар и без взятки разлетится нарасхват.

Отец крякнул, и в этом звуке отчетливо слышалась неприкрытая досада. Ну почему не наоборот? Почему Федор родился первым, а Павел последним? Дочери, которые между ними, не в счет. Это куклы для мужиков, жены. От них никакого проку роду Финогеновых. Они нарожали детей не его фамилии. Но… воля знаменитого родителя нетленна, ничего не поделаешь, сказал себе Степан.

Или… Или все-таки поделаешь? — не в первый раз мелькнула дерзкая мысль.

На самом деле не в первый раз Степан Финогенов думал об этом. Пожалуй, с тех пор, как пропутешествовал в Китай. Думал он о том, что любую волю можно подправить… Переписать на современный лад. С учетом того, как возросли доходы Финогеновых, как возвысились они над другими купеческими родами. Изменить — и объявить неоспоримой. Конечно, допускал он, будет она таковой до того момента, пока не явится в роду Финогеновых кто-то такой же спорый в делах и скорый в мыслях, как сам он, Степан Финогенов.

Но это случится потом, а Павел должен жить и радоваться теперь.

Настроение отца поднялось, заметил Федор, наблюдая, какой прилив нежности испытал он к Павлу, как ласково потрепал его по темным волосам.

Степан увидел свою руку на темени сына и усмехнулся — какая белая на темных волосах. Отчего-то Павел вышел темный среди светлоголовых и белокожих Финогеновых. Вот уж загадал он загадку горожанам. Болтают даже, будто Павел — Севастьянин сын. Она чернявая, как он. Но он-то знает, что Севастьяна не рожала ни разу. И уж тем более — Павла.

А наверное, могла бы. Но он не хотел. Севастьяна для другого дела ему нужна. Для телесной радости. Для рождения потомства у него была жена. А люди? Им язык не привяжешь. Пускай болтают. Чем больше языком бренчат — хорошо ли, дурно ли, — ему славы больше.

Степан надел жилет из дорогой ткани поверх рубахи, и было видно, как выпрямляется его стан сам собой. Да, он так и поступит. Он ограничит ожидание наследника от старшего сына пятью годами. А возраст Федора для произведения наследника на свет — тридцатью годами. Опять же на мысль об этом возрасте его навели китайцы. Может, и правы, что молодость кончается на тридцати годах.

Степан снова почувствовал, как душа растеплилась — что ж, пока грех жаловаться на жизнь. А после нынешней поездки в Париж, он уверен, выйдет его дело на новую дорогу. Укутает он в меха до самого носа всех парижских дамочек! Будут они гулять по здешним улицам в его мехах! Плечи каждой отяготит он северными шкурками, но зато облегчит мошну муженьков и пылких любовников. Завались этой мягкой рухляди на севере. А если мало станет, то Сибирь чем не кладовая? Там есть на любой вкус — песцы, соболя, куницы, бобры, белки, зайцы, рыси, лисы… Придется дух переводить несколько раз, чтобы всех помянуть. Там возьмет и сюда привезет. А если правильно всем распорядиться, то и другие города Европы голыми не останутся.

— Отец, а каков был царь в венце? — прервал его мечтания Федор.

— Батюшка мой говорил, что видал его в Преполовение…

— Когда это? — Павел вытаращил свои темные глаза.

— Это двадцать пятый день после Пасхи, чтоб ты знал. Праздник, был большой парад в Кремле. А государя он увидел в царском венце и золотом далматике. Хороша та накидка — рукава широкие, вот бы, говорил батюшка, оторочить ее нашим мехом. — Отец шумно вздохнул. — Кто знает, может, вам доведется быть на коронации нового монарха. Да не просто соглядатаями, как мой батюшка, а людьми другого разбора… Ну что, мужи мои!.. — Отец обнял за плечи младшего и старшего, которые, как всегда, стояли в отдалении друг от друга. — Ждет нас в Париже сюрприз.

— Подарок, батюшка? — быстро спросил Павел и поднял карие глаза на отца. Как всегда, отец отметил, что даже и глаза-то у Павла красивее, чем у Федора. Карие, цвета дорогого соболя.

— Вроде того. Разве не подарок судьбы — увидеть их императора, восходящего на престол?

— Ух ты! — не удержался и Федор.

А младший сын засмеялся:

— Ты говорил, батюшка, что он не больше меня ростом.

Отец снял руку с его плеча и погладил по голове. Волосы мягкие, но такие густые и непролазные, как тайга окрест Лальска.

— Мал да удал, Павлуша. Наполеон ростом не вышел, но хорошую подставку себе сделал. Теперь выше всех самых высоких мужей он, никто иной.

Они поехали в Париж.

…Собор Парижской Богоматери высился темной глыбой на острове Ситэ. Со всех сторон небольшой этот остров, с которого начинался город многие века назад, обтекала полноводная река Сена. Она была шире и глубже Лалы, берега ее не такие разные, как у нее — один выше, другой ниже. Сновали по ней разноцветные и разномастные лодки, барки, кричали горячие по своей натуре матросы, как кричат они по всему свету.

Но биение сердца, а потом едва ли не остановку его, или, точнее, обмирание, вызывал вид готических шпилей над мощными стенами собора.

То было холодное утро 2 декабря 1804 года. Всю ночь не переставая валил снег, что не так уж часто случается в Париже. Протерев глаза и увидев белую картину за окном, Финогенов-отец ощутил тревожную радость — как вовремя снег-то пошел. Эх, не прогадать бы…

— Вставайте, мужи мои, — поднял он своих сыновей. — Гляньте-ка, какой подарок нам послало небо.

Сыновья вскочили и прилипли к стрельчатому окну.

Из гостиницы открывался вид на небольшую площадь, по которой, кутая носы в высокие воротники, сновали люди.

— А метлы у них такие же, как у нас, — заметил Федор.

— Может, захочешь продавать им метлы? — ехидно засмеялся Павел. — А я буду поставлять им батюшкиных соболей.

— Могу и метлы. А соболей — своих, — отозвался Федор.

Степан, слушая перепалку сыновей, умом понимал, что радоваться надо словам Федора, но сердце таяло от одного голоса Павла.

Он и сам посмотрел в окно, увидел, как дворник поднимает столб снежной пыли каждым взмахом.

— Крепкая, должно быть, метелка, — похвалил Степан, всеми силами его душа противилась хвалить мысль Федора. А ведь было за что. Есть у парня хватка. Нет смущения в товаре. Это ли не купеческая жилка, которую надо лелеять?