От любви до ненависти - Елена Белкина Страница 19

Короче говоря, если до этого я, оценивая кого-то, могла снисходительно сказать: «Красивая женщина!», то с Ниной был первый случай, когда я, глядя на нее, мысленно сказала: «Красивый человек!» Настолько неподдельным, цельным все было в ней. И при унизительности ее положения чувствовалась внутренняя несгибаемая сила. Если б она захотела, я уверена, она бы меня в порошок стерла, а мужа приклеила к себе намертво. Но она не хочет! Вот она смотрит на меня (в блуждающие мои глаза!) своими внимательными мудрыми глазами (а девочке и двадцати трех, кажется, нет!) и прекрасно понимает, что одно ее слово: «Отойди!» — и я отойду навсегда, навеки. Не хочет. А с мужем ей и того не надо, поживет один, без нее, месяц-другой — и приползет на коленях… Не хочет. Своими руками устраивает чужое счастье. Лишь бы ЕМУ было хорошо. А она… Она — сильная.

Я молчала. Я не знала, что сказать. Нина выше меня, она сможет без него. А я не смогу. Вот сейчас поняла, когда потребовалось четко и точно решить. Ангелу — ангелово. Это ей. А стерве — стервово. Это мне.

И мое молчание ей все объяснило.

— До свидания, — сказала Нина. И ушла.

Не знаю, какое у меня было лицо, когда я вернулась, но Антон тут же подошел:

— Она была?

— Да.

— Что говорила?

— Что ждала этого. Чтобы ты забрал вещи, только предупредил, чтобы ее не было.

— Святой человек.

— А мы сволочи.

— Да, — согласился он совершенно серьезно.

— А может, не нужно?

— Ты как хочешь. А я — бесповоротно.

— Дай хотя бы неделю. Буду приезжать к тебе, но останусь пока еще дома. Все-таки муж, сын… Понимаешь?

— Понимаю.

В тот же день, так уж повезло, я проходила мимо стола Фофана, отлучившегося покурить (курить в комнатах я тоже запретила), когда зазвонил телефон. Его, фофановский, телефон, как помощника депутата. Я взяла трубку без всякой задней мысли, машинально. Игривый девичий голос закричал:

— Евгень Палыча, пожалста!

Я оглянулась на дверь:

— Он вышел.

И заговорщицким тоном задала идиотский вопрос:

— Это вы?

— Кто?

— Дело в том, что Евгений Павлович просил вас дать мне телефон, по которому вы утром звонили.

Ладно, щас, — отозвалась дура, не сообразив, почему это Евгень Палыч какой-то женщине просил дать этот телефон, почему сам не дал? (А я тоже хороша! — не могла ничего умней придумать.)

Но веселая девушка уже назвала мне номер (достала, наверно, бумажку, где он записан).

— Спасибо, — сказала я.

Телефон был — Антона.

— Эй! Эй! — завопила вдруг девушка. — А вы кто?

— Конь в пальто, — сказала я и повесила трубку. Через несколько секунд телефон зазвонил опять, я ножницами перерезала провод (слегка ударило слабым телефонным током). Никто этого не заметил. Я ждала Фофана. Ждала у двери стеклянной выгородки, которую мне на днях соорудили: получилось что-то вроде кабинетика.

Он явился.

— Евгений Павлович, на минуточку! — приветливо позвала я его.

И пропустила его мимо себя в кабинет. К обычному запаху пота и перегара добавился отвратительный никотиновый дух.

Я закрыла дверь.

— Чего изволите? — лучезарно улыбнулся Фофан.

— Изволю тебе в морду дать.

И я дала — кулаком, изо всей силы. Он схватился за щеку:

— Так… И за что, интересно узнать?

— Не знаешь?

— Понятия не имею.

— Тогда еще.

И я еще раз его ударила в то же место (он по неосторожности руку уже убрал).

— Так знаешь или нет?

Я стояла перед дверью. Он понимал, что просто так я его не выпущу, готовая на все вплоть до безобразной взаимной драки. Он понимал, что это ему ни к чему. Будет скандал, я начну кричать и все выкричу, и коллектив его поступков правильно не оценит. Вернее, оценит именно как надо.

Но и прямо сознаться он не мог.

— Сволочь, — сказал Фофан. — Сука.

Этого было достаточно. Это было, в сущности, признание.

— Если ты еще посмеешь лезть в мою жизнь, я найду людей, и тебя кастрируют! Понял?

— Людей и я могу найти! — пробормотал он, подставляя рожу к зеркалу на стене, чтобы посмотреть, насколько заметны оставленные мною следы.

Я рассмеялась, отошла и пихнула его к двери, наподдав ему (не без отвращения) ногой под жирный зад, пожалев, что у меня туфли не на шпильках.

Я смеялась потому, что представить не могла, чтобы Фофан и впрямь кого-то мог найти: кто захочет иметь дело с обалдуем, продажность которого всем известна?