Неистощимая - Игорь Тарасевич Страница 18

Кто-то поднес к губам рацию и произнес в нее только одно слово:

– Бурят.

Услышавший эти слова в московском своем кабинете человек тут же встал и из своего кабинета вышел.

Вы будете смеяться, дорогие мои, но то же самое слово в единый миг произнесли еще несколько человек, и услышали эти слова еще несколько – разных! – человек в Глухово-Колпакове и вне его, аж, как мы вам уже соощили, дорогие мои, аж в самой Москве.

– Бурят…

– Бурят, товарищ первый!

– Бурят!

Поэтому секретарь Максим, подававший бумаги Голубовичу, послушавши краткое сообщение, доложил:

– Бурят, Иван Сергеевич.

Вот Голубович и явился разбираться в «Глухой колпак». Охрана пошла по столикам, и сторонних посетителей в «Колпаке» тут же не стало. Голубовичу немедля принесли графинчик белой, и темного пива «Крушовице» в литровой кружке, и настоящих охотничьих колбасок – простые вкусы губернатора прекрасно были известны каждому в области ресторатору.

Англичанин произнес длинную фразу, подкатившаяся Хелен собралась было переводить, но Голубович указал перстом на учителя: – Вы.

Коровин покрылся краской.

– Недопонял, Иван Сергеевич… К цыганам, говорит, хочу ехать…

– Блин-иин! – сказал Голубовичу внутренний голос. – Блин-иин!

Словно бы на зов идя, ничуть не обидевшаяся Хелен придвинулась и быстро перевела:

– Господин Маккорнейл желает послушать цыганский хор, который, как он слышал, есть в каждом русском городе.

– Бллин! – тихонько сказал теперь и сам Голубович. И обернулся: – Из театра артистов сюда, живо! Гитару!

Тут мы должны обогатить вас следующими знаниями, дорогие мои. Во-первых, в Глухово-Колпакове существовал театр, самый настоящий, Театр драмы и комедии им. А. В. Луначарского, с главрежем, окончившим РАТИ-ГИТИС и актерами – те, правда, не все были отягощены высшим специальным образованием – всего числом восемнадцать человек, но им, как и главрежу, романтик – вы помните? – романтик и гурман Голубович платил неплохую по глухово-колпаковским меркам зарплату и время от времени ездил в театр, словно бы товарищ Сталин во МХАТ или Сергей Мироныч Киров в Мариинку, причем, в отличие от Кирова, никого в театре Голубович не трахнул – некого там было, даже обе травести не вызывали никаких эротических чувств, так что любовь нашего Ваньки к местной Мельпомене оставалась совершенно чистою, как и у Вождя народов. А во-вторых, наш Сергеич довольно-таки прилично играл на гитаре и пел. Истинно талантливый человек во всем талантлив, дело известное.

Из воздуха явилась гитара.

Голубович вытянул стопарь, отхлебнул пивасика, проглотил колбаску, утерся, прокашлялся и в полной уже тишине вдарил по струнам.

Когда я пьян, а пьян всегда я,

Ничто меня не укротит, —

откровенно сообщал Голубович, с гитарою в руках всегда забывавший и о правилах – писанных и неписанных – российского чиновничества, и об соответствии репертуара времени и месту. Ну, романтик! Романтик! Мы же вам говорили.

Фуражка теплая на вате, —

– пел глава областной администрации, —

Фуражка теее-еплая на вате, —

и проигрыш давал на рокочущих струнах: – Там-там-там-там!…

Чтоб не прозя-абла галл-лaва!

Не сделавши перерыва и бурные сорвав аплодисменты, только что охрана, привычная ко всему и работу свою выполняющая, не аплодировала, – не сделавши, значит, перерыва, Голубович затянул:

«Сияла ночь… Луной был полон сад… Лежали…»

Помещик и ярый крепостник Шеншин, более известный как трепетный русский поэт Афанасий Фет, наверное, в гробу перевернулся, видя из своих райских кущей сию картину, окормляемую его бессмертными строками.

И мгновенно все напились. Ну, мгновенно. Кроме, разумеется, тех товарищей, которым напиваться нельзя было по службе. Губернатор не успел лично выяснить, за каким, собственно, хреном приехавшие бурят землю на подведомственной ему территории. Говорим же – мгновенно все напились. Трезвыми оставались только ни разу не пригубившая Пэт и переводчик Коровин. С безучастным видом Пэт сидела за столом и глядела в пространство, словно бы ее не касалось все и вся, что шумело и мельтешило вокруг. И Коровин, тоже оказавшись вовсе не пьющим и – мало того – вегетарианцем, тихонько что-то говорил юной миссис Маккорнейл, и та, не меняя отрешенного выражения лица и позы, кивала ему.

– Зачем бурили? Спроси ее, – все еще держа гитару, тщетно требовал от Коровина Голубович. – Бллин! Че они тут ищут?.. Спрашивай, спрашивай, – настаивал губернатор, словно бы соответствующие службы ничем не занимались в его области и не могли в самом скором времени представить должные расследование и доклад. Но важные дела наш Ванечка всегда решал сам. А это, дорогие мои, как вы наверняка знаете, признак не самого лучшего управленца. Но уж из песни слова не выкинешь, что есть, то есть, а мы врать не станем. Да мы и никогда не врём. – Давай, спрашивай! Ну, спрашивай!

– Немая же, Иван Сергеевич, – отвечал Коровин, помимо себя принимая такое же отрешенное выражение лица, что было надето на Пэт. – Немая.

– Бллин!

Голубович сделал попытку прислушаться к внутреннему голосу, но поскольку сам был уже в изрядном подпитии, услышать его оказался в тот миг не в состоянии. Возможно, именно поэтому, не получая должных к обстоятельствам советов, он выбрался из-за стола и, покачиваясь, направился к туалету, в котором только что скрылась Хелен. Та обернулась от раковины на распахиваемую дверь, увидела в двери Голубовича с гитарой в руках и за ним, словно материлизовавшуюся тень, одного из голубовических бездельников – охрана прилежно выполняла свои обязанности, хоть ты что. А вдруг приезжая рыжая тетка осуществит нападение? Да запросто!

Мгновение переводчица и губернатор глядели друг другу в глаза, и тут же Хелен, сощурившись, четко произнесла:

– Не здесь.

На выходе из «Колпака» Голубович и Хелен встретили пару привезенных по высочайшему распоряжению актеров, тут наш Сергеич и вручил актеру-мужчине гитару. Напрасно! Никто из актеров, как тут же выяснилось, не играл на гитаре! Этого наш губернатор-меценат прежде и предположить не мог. Дикость, позвольте вам заметить, дорогие мои, если актеры, а тем более – провинциального театра, не в состоянии сбацать на шестиструнке хоть какую простенькую мелодию. Дикость!

Голубович и Хелен уже стояли в обнимку.

– А че можете-то? – доброжелательно спросил губернатор. Добрый он был, еще раз мы напоминаем вам, дорогие мои. Добрый.

– Мы приготовили сцену из «Грозы», Иван Сергеевич, – доложили актеры. – Это когда Катерина бросается в Волгу.

Тут актеры почему-то посмотрели на стоящих за Голубовичем и Хелен двоих каменномордых охранников, словно бы помимо себя надеясь, что губернаторская охрана в последний момент спасет несчастную Катерину. – Тщетно! – можем мы вам сказать. – Тщетно! Никакая охрана никого спасти не может по определению, что и подтвердили последующие события нашей правдивой истории. Но по порядку.