Сезон любви - Элин Хильдебранд Страница 18

Они были любовниками. Маргарита обожала это слово, которое подразумевало по-европейски свободные отношения, и ненавидела по той же причине. Несмотря на идиллические летние месяцы, Портер был неуловим. С наступлением осени он возвращался на Манхэттен, к своей работе, преподаванию, особняку на Западной Восемьдесят первой улице, к жизни, заполненной студентами, научной деятельностью и благотворительными акциями в Метрополитен-музее, лекциями в культурном центре «Уай» на Девяносто второй улице, ужинами в других французских ресторанах и с другими женщинами. Да, он встречался с другими женщинами, Маргарита даже подозревала, что он спит с ними, но боялась спросить, страшилась самого разговора и возможных последствий. Весенним днем в Париже она произнесла слово «свободная» и считала, что должна ему соответствовать. Если бы Портер узнал, что Маргарита не желает свободы, а, наоборот, хочет быть замужней и связанной семейными узами, он бы ее бросил. Она бы потеряла прекрасные летние месяцы и единственного в своей жизни любовника.

У Маргариты с детства осталось воспоминание о балетном классе мадам Верже. Уроки проходили в студии, оборудованной в большом викторианском особняке в центре города. Студия занимала второй этаж. Внутренние перегородки снесли, и получился большой прямоугольный зал с зеркалами от пола до потолка, балетным станком и роялем, на котором играл вдовый брат мадам Верже. Маргарита начала заниматься с восьми лет. Три года по пятницам после обеда она поднималась по лестнице, одетая в черный балетный купальник, розовые колготки и потертые чешки, на голове – аккуратный, волосок к волоску, пучок. Мадам Верже было за шестьдесят. Она красилась в рыжий цвет, а ее помада намертво въелась в морщинки вокруг рта. Мадам Верже не была красавицей, но безупречно владела собой и потому казалась красивой. Она хотела, чтобы ее девочки держались так же: безупречно прямо, плечи расправлены, подбородок поднят, ноги в одной из пяти балетных позиций. Она терпеть не могла неуклюже расставленные ступни. Маргарита с легкостью представляла себя маленькую в том репетиционном зале, иногда душном от осеннего тепла, а иногда с наледью на окнах. Вспоминала, как вместе с другими девочками приседала в плие перед зеркальной стеной под музыку Моцарта. Вспоминала, как танцевала. Девочки из класса мадам Верже чувствовали себя особенными. Считали, что если держаться прямо, расправив плечи и подняв подбородок, если ставить ноги ровно и собирать волосы в идеальную прическу, жизнь обязательно вознаградит все старания. Но чем? Маргарита полагала, что обожанием. Каждую из них будет любить, беречь и лелеять один-единственный мужчина, каждая станет чьей-нибудь звездой.

«Свободная», – сказала Маргарита Портеру. Она солгала, и эта ложь дорого ей обошлась.

Самой первой осенью, когда Портер вернулся в Нью-Йорк, Маргарита отправилась к нему на Манхэттен – хотела удивить. Она приехала в среду, знала, что в этот день у него нет занятий. Стоял серый и промозглый ноябрь; очарование городской осени стремительно увядало. Маргарита потратила огромную сумму на такси из аэропорта Ла-Гуардия. Таксист высадил ее у дома Портера около полудня. Красивый особняк с внушительной черной дверью и оградой из кованого железа выглядел ухоженно. Начищенная медная табличка овальной формы гласила: «ХАРРИС». Маргарита позвонила; никто не ответил. Она дошла до таксофона на углу улицы и набрала домашний номер Портера. Тишина. Позвонила на кафедру в университет, но секретарь сказала, что профессор Харрис по средам не преподает и не назначает встречи со студентами. Тогда Маргарита представилась, и ей сообщили, что по средам профессор Харрис играет в сквош и обедает в клубе. Понизив голос, секретарь добавила, что порой там собирается компания из четырех-пяти человек и обед затягивается чуть ли не до ночи. Маргарита повесила трубку и задумалась. Какой еще клуб? Она даже не знала, что Портер состоит в клубе. Пришлось развлекать себя самой. Маргарита пообедала во вьетнамском ресторанчике под газету «Нью-Йорк пост», потом долго бродила по Верхнему Вест-Сайду. Почти замерзнув, она съежилась на крыльце Портерова особняка, когда появился Портер собственной персоной, в пальто из верблюжьей шерсти и шарфе от «Бербери». Уши у Портера покраснели от холода, сквозь растрепанные ветром волосы виднелась проплешина. Поначалу Маргарита его не узнала. В зимней одежде он выглядел старше, исчез загар и аура пышущего здоровьем человека, только что вернувшегося с теннисного корта. Под воздействием бог знает скольких мартини Портер неуклюже шагнул назад и прищурился в густеющей темноте на Маргаритин силуэт.

– Дейзи?

Замерзшая и усталая, она встала, чувствуя себя совершенно по-дурацки. Портер распахнул руки, обнял ее, но не так, как раньше, скорее по-братски.

– Что ты здесь делаешь? Почему не позвонила?

Конечно, он был прав, зря она не позвонила. Однако Маргарита хотела застать его врасплох, это был своего рода экзамен, и, похоже, Портер его провалил. Наверное, она тоже, или они оба.

– Прости.

– Ничего страшного, не извиняйся. Ты надолго?

Маргарита услышала в вопросе легкую озабоченность, хотя Портер изо всех сил старался говорить с радостным интересом.

– До завтра, – торопливо солгала она, хотя на самом деле взяла вещей на целую неделю.

Лицо Портера просветлело. Явно почувствовав облегчение, он повел Маргариту к двери и, пока они поднимались по лестнице, придерживал за плечи.

– У нас есть время, чтобы выпить за встречу, а потом, к сожалению, меня ждут в Эвери-Фишер-холле, не пойти нельзя. И лишнего билета тоже нет. – Он притянул ее к себе. – Прости, Дейзи. Следовало позвонить.

– Знаю.

Маргарита чуть не плакала. Надо же, ей уже тридцать три, а она все такая же наивная, как та восьмилетняя девочка с костлявыми коленками, что стояла перед зеркалом в студии мадам Верже. Маргарита чувствовала, что вот-вот рассыплется на кусочки. Неужели Портер забыл сто дней их лета? Сто ночей, которые они провели вместе? В своем коттедже они занимались любовью повсюду: на террасе, на кухонном столе. Портер все время ее хотел, его собственные слова. Она сумела сдержаться только благодаря неподдельному интересу, который ощутила, когда дверь особняка распахнулась. Впервые в жизни открылась перед ней.

Дом оказался именно таким, как она представляла. Классическим и эклектичным одновременно, жилищем профессора-искусствоведа: множество книг и эстампов в рамках, несколько оригинальных эскизов, монографии, прекрасное освещение. И все же то тут, то там в глаза бросались свидетельства эксцентричности Портера: ваза с павлиньими перьями, аккордеон в открытом футляре.

– Ты играешь на аккордеоне? – удивилась Маргарита.

– О да. Правда, очень плохо.

Маргарита переходила из комнаты в комнату, трогала красивые безделушки, рассматривала фотографии. На двух были они с Портером. Первая запечатлела их обоих в смешных париках на парижском кладбище Пер-Лашез (фотография вышла нечеткой – парень, который ее сделал, был пьян в стельку), на второй Маргарита с Портером стояли перед рестораном в день его открытия. Хватало и фотографий Портера с другими женщинами, но только на групповых снимках, и ни одно лицо не мелькало чаще других. Или Маргарита что-то не заметила? Она боялась показаться чересчур любопытной. Вошел Портер с высоким бокалом, в котором пузырилось что-то розовое.