Воспитание чувств - Сьюзен Фокс Страница 18

Трейси слонялась по коридору. Молча приближалась она по толстому ковру к двери кабинета, но, не в силах собраться с духом, отходила от нее, потом снова возвращалась. Она в волнении проделывала очередной заход, когда до нее донесся громкий голос Тая:

— Либо входи прямо сейчас и выкладывай, что там у тебя, либо ступай во двор и меряй его шагами. Если эта проклятая половица еще хоть раз скрипнет, я взломаю пол.

О господи, он злится! Трейси еще за ужином показалось, что Тай в дурном настроении. Пожалуй, сейчас не самое подходящее время для признания.

— Входи, Трейси. По крайней мере хоть кому-то из нас станет легче, — снова крикнул он.

Ей послышался в этом сарказм, и она возмутилась. Тай умел запугать Трейси до смерти, а потом сам же и пожурить ее за то, что она его боится. Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, переступила порог и остановилась на полпути к столу, когда Тай поднял глаза и сердито глянул на нее.

Напряжение этих дней: обида из-за его наплевательского отношения к ее репутации, не покидавшая Трейси ни на минуту; треволнения, связанные с желанием угодить ему на кухне; медленная пытка от его «спасибо» и выжидательного молчания — все это, вместе взятое, привело к тому, что ее расположение духа оказалось под стать его.

— В школе у меня по ведению домашнего хозяйства было «отлично», но все, что мне доводилось готовить за пределами школы, — это яичница, тосты и макароны с сыром. Мне нравится печь, но нельзя же жить на шоколадном печенье и суфле, — произнесла она со сдержанной воинственностью. — А потому я не хочу портить продукты или вынуждать тебя питаться в столовке вместе с твоими работниками, к тому же ставя их в известность, что и на этом поприще я не преуспела. — Трейси дрожала от гнева, досадуя на то, что дрожит, словно лист на ветру, от любого сильного переживания, которое бы ей хотелось выразить словами. Неприветливый взгляд Тая смягчился. — Я даже и не думала утверждать, что готовила сама. Ты прекрасно знаешь, что это не так, безо всяких моих признаний, но мне жутко не нравится, что ты все-таки вынудил меня признаться. Мне особенно мерзко на душе от того выжидательного молчания и злосчастной снисходительной жалости, которую я вижу в твоих глазах, когда ты выходишь из-за стола. Должно быть, отрадно чувствовать свое нравственное превосходство.

Тай сверкнул глазами от полученного оскорбления, но откинулся на спинку кресла, чтобы спокойно рассмотреть раскрасневшееся лицо Трейси.

— Сколько ты потратила на еду?

— Это мои деньги.

— Ты считаешь, что я чересчур требовательный и несговорчивый?

— Да. — Она еще больше завелась из-за его вопроса и заскрипела зубами, чтобы сдержаться.

Тай неторопливо поднялся, не отрывая от нее взгляда, в котором появилось что-то похожее на нежность. Трейси заморгала, стараясь побороть жжение, подступившее к глазам.

— И еще, — продолжила она. — Кажется, я испортила твою рубашку: использовала пятновыводитель, да, видно, плохо прополоскала и положила в сушилку. От высокой температуры пятно стало еще более устойчивым, так что я куплю тебе новую.

— У меня их сотня, — ответил Тай с серьезным выражением лица, обходя стол. Трейси старалась выдержать его взгляд, пока он не остановился перед ней. — Прошу прощения за то, что дал повод считать себя привередой, Трейси. — Он нахмурил светлые брови. — Ты ведь и вправду беспокоилась из-за этого?

Трейси отвела взгляд и отступила на полшага. От его близости у нее дрожали колени.

— Впредь никакой еды из придорожного ресторана, — заявил Тай, и она метнула в него взгляд. — Ты сказала, что умеешь печь, готовить яичницу и варить макароны. Так пеки печенье, жарь яичницу с чем-нибудь еще. Меня устроят и макароны с сыром, если будет что-нибудь вкусненькое на десерт.

Трейси принялась качать головой, не дав ему договорить.

— Ты много работаешь. Если еда…

— Если еда окажется совсем несъедобной, посетим придорожный ресторан. — Теперь на лице его сияла улыбка, обаятельная улыбка, которая должна была убедить Трейси поверить ему.

— Едва ли у тебя найдется для этого время. Ты просто пойдешь в столовку вместе со своими работниками, и тогда всем станет известно то, о чем ты уже знаешь: я ни на что не гожусь. И тогда они примутся гадать, что же происходит на самом деле, почему я оказалась здесь. И сделают свои выводы.

— Какие выводы? — Обаятельная улыбка исчезла с лица Тая, оно снова стало суровым и пугающим, но Трейси слишком расстроилась, чтобы смолчать.

— Они начнут смотреть на меня, как мужчины обычно смотрят. Начнут прикидывать, не такая ли я, как Рамона. Конюшню чистить не могу, готовить не умею, однако живу здесь с тобой, а Мария уехала надолго.

— Так ты думаешь, они решат, будто ты отрабатываешь долг на спине?

От его такого прямого высказывания Трейси покраснела от макушки до кончиков пальцев на ногах.

— Ты сказал, что ценишь в людях честность и добрый нрав и, если наши взгляды в этом схожи, все будет хорошо. Но ты ни словом не обмолвился, что твои высокие нравственные принципы зависят от обстоятельств, что о некоторых из них ты можешь напрочь позабыть, когда дело касается определенного типа людей.

Глаза Тая вновь вспыхнули гневом, а на скулах появился легкий румянец. Он заговорил тихим голосом, но в нем чувствовалось напряжение:

— Ты полагаешь, между нами возникло влечение и потому за нами надо приглядывать?

Ужаснувшись, Трейси замотала головой.

— У меня и в мыслях подобного нет, но мне бы не хотелось, чтобы велись досужие разговоры.

Молчание Тая так затянулось, а его разгневанный взгляд так буравил Трейси, что у нее закружилась голова. Когда же Тай заговорил, она поразилась примирительности его тона.

— Ладно, Трейси. Ты, пожалуй, права. По ночам с нами будет оставаться кто-нибудь. Тогда мы оба сможем успокоиться. — На губах его вновь заиграла улыбка, однако Трейси интуитивно почувствовала в нем кое-что, заставившее ее держать ухо востро. Тай понизил голос. — Потому что я считаю, что нас и вправду влечет друг к другу. Если бы не надо было заботиться о приличиях, может, нам не пришлось бы так бдительно это скрывать.

Трейси в смятении выдохнула:

— Мне это вовсе… ни к чему.

Тай стоял близко и, неторопливо подняв руку, коснулся ее светлых волос. Трейси вздрогнула, но вдруг почувствовала, что не может и пальцем пошевелить.

Почему его касание искрами разбежалось по телу, разгорячив и взволновав ее? Почему оно так ей приятно? Она всегда робела перед Таем Кэмероном — таким огромным, сильным, непреодолимо мужественным. По сравнению с ним Трейси была такой маленькой и беспомощной, что, безусловно, должна была бы испытывать неприязнь к нему.

Но он пробуждал в ней нечто такое, что почти не уступало по силе ее страху перед ним. А что, если она ничем не отличается от матери? Что, если она такая же любительница мужского пола, как и Рамона, но просто не догадывалась об этом?