Танго втроем - Мария Нуровская Страница 18

«Быть может, и я от него сбегу», – промелькнуло у меня в голове, и в этот момент наши с Зигмундом взгляды встретились. В его глазах я заметила страх.

После репетиции мы пошли в буфет небольшой компанией, выпить чаю. Зигмунд, как обычно, торопился – у него были занятия. Он забрал с собой плачущую студентку, которая все никак не могла отойти от того, что произошло на сцене. Я тоже сильно переживала. Мы все переживали – нечасто случается такое чудо.

– Элька, – сказал один из коллег, обращаясь к Эльжбете, – притормози немного, а то не дотянешь до премьеры? Сегодня был полный улет! У нас у всех крышу снесло.

Эльжбета улыбнулась одними краешками губ.

Домой я пришла поздно вечером, едва живая, с полными сумками продуктов, которые успела купить до спектакля. Сразу следом за мной пришел Зигмунд.

– Я, как дурак, ждал тебя у театра, а ты поехала на автобусе, – обиженно сказал он.

– Мы ни о чем не договаривались.

– Но ты же знаешь, что я всегда стараюсь тебя подвезти после спектакля.

Обойти молчанием то, что произошло на репетиции, мы, конечно, не могли. Как обычно, разговор состоялся за мытьем посуды. Я мыла, Зигмунд вытирал.

– Напрасно она так рисуется, – сказал он. – Первые репетиции существуют для того, чтобы хорошенько освоиться с текстом.

– Ты учил меня по-другому.

– Ну да, играть надо, но не в полную силу, весь энтузиазм обычно приберегают под конец.

– А меня сегодняшняя репетиция многому научила.

Он презрительно фыркнул:

– Интересно, чему ты могла научиться? Она же не владеет театральной техникой.

Я взглянула на него:

– Что ты этим хочешь сказать? Что тебе не понравилось, как она играла?

– Не то чтобы не понравилось. Она неплохо справляется с этой ролью…

– Да она просто великолепна!

– Ты преувеличиваешь.

Негодование вспыхнуло во мне с такой силой, что я не смогла сдержаться, хотя понимала, что говорить этого не стоит.

– Она играет лучше всех, а тебя на сцене вообще не видно! – выпалила я.

– Ты всего лишь начинающая актриса и не можешь оценивать мою игру, – резко одернул он меня, швырнул кухонное полотенце на пол и вышел. Я услышала, как он включил телевизор.

Это были трудные для нас дни. Все старались соответствовать Эльжбете, но как можно соответствовать тому, кто не играет, а проживает свою роль на сцене, кто полностью слился со своей героиней. От репетиции к репетиции становилось понятно, что Эльжбета даже не собиралась перед нами рисоваться. Каждый раз, когда мы смотрели сцену исповеди, нас охватывала дрожь от восхищения. А ведь ничего особенного она не делала. Говорила тихим, чуть запинающимся голосом известный нам текст, но эти слова в ее устах были преисполнены правды. Никто не станет отрицать, что один актер способен произнести слова «Быть или не быть?» и вызвать бурю восторга, а другой скажет те же самые слова – и никакого отклика не последует.

* * *

А какой отклик может вызвать у окружающих моя мистификация? Зачем мне понадобилось обещать себе, что, пока Эльжбета не окажется у моей кровати, я не признаюсь, что все это время ловко притворялась? Ведь это она разорвала наш неписаный договор… просто не явилась на премьеру, обманула наши ожидания… более того, фактически уничтожила спектакль, потому что с актрисой, вышедшей ей на замену, мы уже не могли так играть, как с Эльжбетой… Зачем же я продолжаю торчать в этом состоянии полусна-полуяви, если оно меня все больше тяготит?.. А пребываю я в нем, потому что веду диалог сама с собой, и этот разговор еще не закончен…

* * *

Однажды после репетиции Эльжбета подошла ко мне, терпеливо переждав, пока вечно торопящийся и вечно опаздывающий Зигмунд куда-то в очередной раз умчался. У него всегда было полно дел: занятия со студентами, запись на радио, съемки на телевидении в телеспектаклях, идущих еженедельно по понедельникам, а сразу после них переговоры с дирекцией о инсценировке «Дзядов» Мицкевича. С этой идеей он носился давно. Но для такой объемной постановки были нужны деньги, и немалые, а их-то как раз и не было. Наконец, партия в теннис и занятия на тренажерах, как минимум, час. Он очень заботился о своей физической форме. И это тоже отличало его от Мольера. Мольер не думал об этом, болел всеми возможными болезнями, которые усугублялись его ипохондрией.

Следует отдать должное гениальному человеку, который умел посмеяться над тем, что его больше всего угнетало, – посмеяться над самим собой способны только очень великие люди… Мнимый больной Мольер пишет пьесу о мнимом больном… «Бакалавра, если поссум, затрудню одним вопросом: как лечить диабети́ков, астмати́ков, таблети́ков? Клистерум вставляре, постеа кровь пускаре… Бене, бене, бене, превосходно!» [5]

А тут Зигмунд, никогда не жалующийся даже на головную боль, когда половина театральной школы валилась с ног от гриппа, решил сыграть Мольера. Это, помимо сложностей в работе над образом, означало еще большее уплотнение его непростого распорядка дня.

Прямо скажем, непосильный груз для одного человека, который жил с женой в крохотной однушке и не имел возможности отдохнуть дома. Мы постоянно натыкались друг на друга, а наводя порядок, то и дело перекладывали вещи из одного места в другое и потом не могли их найти. Однажды текст его роли оказался в корзине с грязным бельем, и никто из нас не мог вразумительно объяснить, как он туда попал. В другой раз полчаса искали теннисную ракетку, в то время как партнер Зигмунда по теннису ждал его на корте. Зигмунд психовал, но, увидев, что я собираюсь разрыдаться, тут же ласково произнес:

– Ну что ты, девочка моя, стоит ли плакать из-за этого? Если мы до сих пор не поубивали друг друга на этих паре-тройке квадратных метров, это означает только одно: мы очень любим друг друга.

А то, что он всегда помогал мне… Как-то раз, когда Зигмунд собрался уже уходить на занятия и стоял на пороге, в ванной прорвало трубу, и он, засучив рукава, принялся собирать тряпкой воду вместе со мной.

И несмотря на все это, я поспешила принять приглашение его бывшей жены, да еще искренне обрадовалась этому.

Проходя мимо цветочного магазина, даже подумала, не купить ли ей цветочек, но говорят, что женщина женщине не должна дарить цветов, а кроме того, после моего первого к ней визита, который закончился рухнувшей мне на голову вазой, такой подарок выглядел бы бестактно. Поэтому решила прихватить только бутылку вина. Оказалось, ей тоже пришло это в голову. Сперва мы откупорили мою бутылку с красным вином. Эльжбета водрузила на стол бутылку с белым.

– Помнишь, был такой фильм «Поворот»? – спросила она, когда в первой бутылке почти не оставалось вина. – Ой, о чем это я, ты не можешь помнить – ты тогда пешком под стол ходила. Это единственный фильм, в котором мы снялись вдвоем с Зигмундом. Две главные роли… – Она искоса поглядела на меня: – Может, хочешь посмотреть? У меня есть кассета, когда-то его показывали по телевизору…