Танго втроем - Мария Нуровская Страница 17

– Нам пора возвращаться к ним, – сказала я, глядя на нее взглядом, полным понимания. Я пыталась без слов передать Эльжбете, что ее посыл понят мной правильно.

– Иди, я сейчас приду.

Я вернулась на репетицию.

– Ну и как у нее дела? – спросил режиссер.

– Через пару минут придет, – коротко ответила я.

– А все-таки какая муха ее укусила?

– Женщинам иногда надо отлучиться ненадолго.

Актер, игравший одноглазого, усмехнулся:

– Анджей, когда столько баб занято в спектакле, нужно иметь в виду, что у них бывают месячные.

– В тексте этого нет, какого черта ты влезаешь? Береги силы, дружок, – сказала я.

С моей стороны это было жестоко – все в театре знали, что у этого актера проблемы с памятью, он плохо запоминал текст. Причина, как обычно, крылась в чрезмерных возлияниях… или, попросту говоря, в алкоголе.

Вернулась Эльжбета, и репетиция пошла своим чередом.

На следующей репетиции она подошла ко мне и вручила конверт. Мне даже не пришлось гадать, что находится внутри. Конечно же роман Булгакова. И я не ошиблась. Читала его втайне от Зигмунда, не хотела, чтобы он застал меня за чтением, потому что это действие было направлено против него и против того, как он играет в этой пьесе, а доказательства его вины символично звучали со страниц этой небольшой, но прекрасной книги под названием «Жизнь Мольера». Да-да, Зигмунд ничем не напоминал Мольера. У него не было ни морщин, ни той усталости от жизни, о какой написал Булгаков. Ведь Мольер чувствовал себя усталым, и его новая влюбленность, страсть стала для него непосильным бременем. Он знал, что должен заплатить за это сполна, но пойти на попятную не мог… его любовь к Арманде сродни смерти… А Зигмунд влюбился, будучи полным сил и энергии мужчиной, которому везло в жизни. Он регулярно играл в теннис, без конца мотался на стройку нового дома и вовсю наслаждался мной. И в роли обладателя молодой жены ощущал себя беззаботно… Разве он мог понять этого замученного хлопотами человека, запутавшегося в сетях своей любви к женщине намного моложе себя, которая к тому же могла оказаться его собственной дочерью… А вот Эльжбета сумела понять свою героиню, это становилось заметнее от репетиции к репетиции. Не отдавая себе отчета, мы становились скорее зрителями актрисы, нежели ее партнерами по игре. От сцены исповеди в ее исполнении буквально захватывало дыхание.

– Я больна, мой архиепископ, – говорила она голосом тяжелобольного человека.

Актер, занятый в роли Шаррона, тоже играл во всю силу – Эльжбета всем нам задавала высокую планку.

Шаррон (страдальчески):

– Что же, хочешь оставить мир?

Мадлена:

– Давно хочу оставить мир.

Шаррон:

– Чем больна?

Мадлена:

– Врачи сказали, что сгнила моя кровь, я вижу дьявола, и боюсь его.

Шаррон:

– Бедная женщина. Чем спасаешься от дьявола?

Мадлена:

– Молюсь.

Шаррон:

– Господь за это вознесет тебя и полюбит.

Мадлена:

– А он не забудет меня?

Шаррон:

– Нет. Чем грешна, говори.

Мадлена:

– Всю жизнь грешила, мой отец. Была великой блудницей, лгала, много лет была актрисой и всех прельщала.

Шаррон:

– Какой-нибудь особо тяжкий грех за собой помнишь?

Мадлена:

– Не помню, архиепископ.

Шаррон (печально):

– Безумны люди. И придешь ты с раскаленным гвоздем в сердце, и там уже никто не вынет его. Никогда. Значение слова «никогда» понимаешь ли?

Мадлена (подумав):

– Поняла. (Испугалась.) Ах, боюсь.

Наш не особенно одаренный коллега играл духовного отца, исповедника, и одновременно соблазнителя. Он говорил умильно, чтобы вытянуть из Мадлены правду, но за этой умильностью скрывалась угроза. А Мадлена была просто Мадленой.

Шаррон (превращаясь в дьявола):

– И увидишь костры, а меж ними…

Мадлена:

– …ходит, ходит часовой…

Шаррон:

– …и шепчет… зачем же ты не оставила свой грех, а принесла его с собой.

Мадлена:

– А я заломлю руки, Богу закричу.

Шаррон:

– И тогда уже не услышит Господь. И обвиснешь ты на цепях, и ноги погрузишь в костер… И так всегда. Значение «всегда» понимаешь?

Мадлена:

– Боюсь понять. Если я пойму, я сейчас же умру.

Лицо Эльжбеты исказило страдание, его черты застыли. Я даже испугалась, не случилось ли что с ней на самом деле. Но, слава богу, все это касалось только ее героини.

Мадлена (вскрикивает слабо):

– Поняла. А если оставить его здесь?

Шаррон:

– Будешь слушать вечную службу.

Звукорежиссер засмотрелся на главную героиню и не вовремя пустил запись с хором детских голосов, вернее, здорово опоздал с включением, Эльжбета же, шаря руками как во тьме, продолжала:

Мадлена:

– Где вы, святой отец? Хочу слушать вечную службу… Давно, давно я жила с двумя, с Мольером и с другим человеком, и нажила дочь Арманду, и всю жизнь терзалась, не зная, чья она.

Шаррон:

– Ах, бедная…

Мадлена:

– Я родила ее в провинции, уехав на время от Мольера. Когда же она выросла, я привезла ее в Париж и выдала за свою сестру. Он же, обуреваемый страстью, сошелся с ней, и я уже ничего не сказала ему, чтобы не сделать несчастным и его. Из-за меня он совершил смертный грех. Живет, быть может, со своей дочерью, а меня поверг в ад.

В этот момент подопечная Зигмунда, студентка, игравшая Риваль, захлюпала носом. Все взоры обратились на нее.

– Вы что творите? – резко спросил режиссер. – Вы нам дезорганизуете работу…

Девушка расплакалась во весь голос:

– Я… я никогда не видела вблизи, чтоб кто-то так играл…

– Ох уж эти мне бабы, – махнул рукой режиссер. – Внимание! Работаем!

Но не только она восприняла столь эмоционально эту сцену, все мы были потрясены. Впервые Эльжбета играла так самозабвенно.

Потом был мой выход.

Арманда (входя в исповедальню):

– Нет, нет, она сестра моя, сестра. – Я, то есть Арманда, в ужасе защищалась.

– Она твоя мать. Ты дочь Мольера и Мадлены, – гремел Шаррон. – Тебе я прощаю. Но сегодня же беги от него, беги.