Клонированная любовь: Как две капли - Алексей Борисов Страница 17

Один раз она поддалась, и я, подбегая, неожиданно для самого себя прижал ее грудью к дереву. На мгновение ощутил податливую гибкость тонких ребер, упругую дрожь плотных, мускулистых бедер, хрупкость точеного колена. Мы оба запыхались, дышали друг другу в лицо, и дыхание наше смешивалось, щекоча губы. Неожиданно я почувствовал, что не в силах оторваться от нее, и Ирина, угадав этот момент, закрыла глаза и потянулась, как лань, ко мне губами. К счастью ли, несчастью ли, в это время вблизи затрещали сучья и послышалось дребезжание магнитофона: какая-то шальная компания продиралась прямиком через рощу.

Наваждение в мгновение ока спало, я моментально отстранился; Ирина же, не отрывая спины от дерева, с непонятным любопытством разглядывала меня. Компания приближалась; я понимал, что если они нас заметят и, не дай бог, начнут отпускать комментарии, я должен буду с ними драться, и все это может нехорошо кончиться.

Пьяные голоса звучали все ближе, и Ирина со все большим любопытством смотрела на меня; ее надо было бы увести, но теперь было опасно и шевельнуться; на ее щеках появились игривые ямочки и, по мере того как те проходили мимо, она начала медленно, осторожно переступая босыми ногами, перемещаться вокруг дерева, чтобы ее не заметили.

— Вот видишь, Паганель, с тобой я ничего не боюсь, — произнесла она, когда подвыпившая публика прошла мимо, и, пока мы возвращались к лодке, я должен был счищать пятнышки сосновой смолы с ее лопаток…

Чаще же Ира просто нежилась, улегшись загорать на моем солдатском одеяле. Когда она начинала дремать, я, смазав палец кремом от загара, шутки ради писал у нее на спине, на бархатной шкурке, разные слова: «солнце», «ветер», «хорошо»; однажды, так как не осмеливался написать это слово по-русски, написал по-английски «love», и Ира перевела сонным голосом: «Любовь». И когда я написал у нее на плечах «shoulder», она снова перевела и спросила: «А как будет по-английски шея?» Я разгладил уже выгоревший пушок и вывел маслом: «Neck».

— О, какой зачет! — пробормотала она. — Если б каждый раз так сдавать! Давай же дальше! — и нетерпеливо забила ногами.

Поддавшись, я вырисовал на ее пояснице «Waist» и на лодыжке — «Ankle», потом сдул с розовой пяточки песок и, замирая при каждом ее смешке, вывел «Heel».

— А как будет попка? — Ира чуточку оттопырила тугие, совершенно не прикрытые новомодными трусиками-стрингами ягодички.

Уповая на то, что она все-таки моя невеста, неуверенной рукой вырисовал «Left butt» и «Right butt» на соответствующих полусферах.

— Здорово! — хихикнула она, переворачиваясь на спину. — Я и не думала, что ты так хорошо English знаешь! Теперь давай спереди!

И я писал на мелко вздрагивающем животе «Belly», и на загорелых бедрах — «Hip», и на коленках — «Knee», и на выпирающих ребрах — «Ribs», и, когда отстранился, Ирина, глядя на меня потемневшими глазами, мяукнула:

— А что же ты у меня про желёзки забыл? — и завораживающе медленно повела ладонью под грудью, приподнимая ее и почти вываливая смуглой лавой из чашечки бра.

У меня в легкие словно ворвался самум; отползя в сторону, я написал на песке: «Tits».

— Ха! Почти по-русски! — хихикнула Ирина, и, серебристо смеясь, принялась засыпать надпись песком.

Вообще, наверное, мы мало чем отличались от других пар. Сидя в лодке, брызгали друг на друга водой (купаться я старался ее не пускать, вода была еще прохладной, а ей нельзя было простужаться). Много играли в бадминтон (я где-то читал, что спортивные нагрузки на ранних сроках беременности даже полезны, и что спортсменки из ГДР именно в такие периоды достигали своих наивысших результатов). Правда, я в этой игре был откровенно слаб — не хватало опыта. Но мы с удовольствием присоединялись к какой-нибудь волейбольной компании. Учитывая Иркин экстерьер, нас с распростертыми объятиями принимали в любую команду.

Часто я задумывался, кем же выгляжу в чужих глазах. Заботливым папочкой, престарелым донжуаном, богатым «котиком»? Впрочем, чувствовалось, что большинству случайных знакомых на подобные вопросы наплевать — люди просто отдыхали, так же, как и мы, оттягивались, ловили ускользающие мгновения счастья — и я перестал ломать себе голову. В конце концов, какая разница!

Я отдавал отчет, что такая девушка оказалась рядом со мной только ввиду, как говорится, особых обстоятельств. В противном случае видал бы я ее не чаще собственных ушей! И решил ни в коем случае не использовать фору, которую давала судьба, и не переступать определенную черту в наших отношениях. Надеюсь, она это понимала и уважала мое решение.

Хотя сама всячески демонстрировала нашу близость, причем иногда — весьма эпатажно. Ей ничего не стоило растянуться на песке, расстегнуть на спине тесемку бюстгальтера и попросить меня на виду всего пляжа сделать ей массаж. Или затеять со мной шуточную борьбу из-за пятачка песка, на который я собирался улечься и который и так готов был уступить ей по первому требованию. Если учесть, что все Иринкины пляжные доспехи состояли из трех лоскутков материи общей площадью с мою ладонь, распяленных несколькими тесемками, то можете представить, что я испытывал и как это выглядело со стороны.

Первое время я даже стеснялся смотреть на нее вблизи в таком наряде. Ее нагота лезла в глаза, куда бы я ни отворачивался, и звучала непрерывным и откровенным зовом. И в то же время в этой ее открытости и доступности было нечто необычайно целомудренное, так как проистекали они из величайшего доверия ко мне, из уверенности в том, что ей от меня нечего скрывать, и я ни за что не переступлю ту самую линию…

Как вы, наверное, заметили, я так и не избавился от юношеского пиетета по отношению к женщине, и не жалею об этом. А так как сознавал, что в ее лоне теплится и зреет новая, хрупкая жизнь, то относился к Ирине с еще большим трепетом. Сразу уступал ее причудам, лишь бы случайно не задеть, не толкнуть, проворно валился на песок от первой же подсечки, но на этом испытания мои не кончались. Обычно, «победив» и усевшись мне на грудь, Ирина «справляла триумф». То есть трепала меня за бороду и уши, целовала в нос и мяла руками плечи, выгибаясь, как пантера, схватившая свою добычу. Затем принуждала меня сесть, забиралась на плечи и заставляла катать по всему пляжу. Загоняла по грудь в реку и прыгала с моих плеч, как с трамплина. Вынырнув, плыла, отдуваясь, обратно; обхватив под водой ногами, карабкалась по мне, как по дереву, до боли сжимая коленями и закидывая икры мне на спину, целуя меня в нос и по-собачьи встряхивая густой шевелюрой.

Я уже привык к этим ее шуткам, но однажды Ира, выныривая, вдруг закинула мне на шею какую-то ленту и, притягивая мою голову к себе, зловеще шепнула: «Готовься, гризли, сейчас тебе будут делать подводный тайский массаж!» И только тут я увидел, как ее грудки двумя молочными виноградинами всплывают на поверхность воды, и понял, что закинутая мне на шею «лента» — не что иное, как ее бюстгальтер. А Иринка, схватив ртом воздух, уже нырнула и, невыносимо сладко и щекотно дразня всеми извивами своего тела, поднималась вверх по мне и выныривала в фейерверках брызг так высоко, что на мгновение меня слепили крохотные треугольнички незагорелой кожи под ее сосками, и тут же целовала взасос, крепко обхватив бока ляжками. И я, задыхаясь, бормотал ей: