Шаман - Татьяна Успенская Страница 17

— Кто? Сеня?

— Не Сеня. Милиционер, — жёстко сказала Александра Филипповна, поджала губы.

— Какой милиционер?

— Настоящий. В фуражке, в форме. — Александра Филипповна говорила незнакомым Нине, равнодушным голосом и вдруг закричала: — «Аккуратный»! — Равнодушие рассыпалось. — Так вот, он пришёл, аккуратный такой, вежливый. Показал удостоверение и бумагу. И стал переписывать всех, кто в тот день ждал Кешу. Аккуратно переписывал. Проставил год рождения каждого, адрес, профессию, даже зарплату записал. Потом попросил, культурненько так, всех разойтись по домам. А потом прямо пошёл в комнату, где Кеша занимался с девочкой. Девочка очень испугалась, закричала. Ну а моего Кешу увели. Держали его месяц с лишним.

— Зачем вы рассказываете всё это мне? При чём тут мой Сеня? — кивала часто старушка.

— Кеше что… — неторопливо продолжала Александра Филипповна. — Кеша там читал книжки. У него много книжек, а времени не хватает. Кеша совсем не пострадал. За него тут… один у нас есть… хлопотал… полковник. Кеше что, Кешу выпустили. — Александра Филипповна замолчала. Она молчала долго, и стучали настенные часы. — Девочка померла. Ей было шестнадцать лет.

Старушка не спросила ещё раз, при чём тут Сеня. Она встала, шагнула было к двери, видно, не смогла уйти, снова села.

— Приказ об аресте Кеши подписал Воробьёв. Милиционер-то показал нам ордерок. «Сам Воробьёв. Никак нельзя ослушаться, извините, — всё повторял. — Моя смена…» Скромный такой милиционер, вежливый, не спешил, аккуратно так всё делал. «Я, — говорит, — при исполнении».

Старушка хотела что-то сказать, но Александра Филипповна не дала.

— Вышел Кеша, перво-наперво отправился к той девочке в гостиницу, а она как раз накануне и померла. Пробыл там недолго, вернулся. Надел белую рубашку, чёрный костюм и пошёл на приём к Воробьёву. — Александра Филипповна смотрела в окно сухими глазами. — Воробьёв не принял его, не захотел. Вернулся Кеша. Чего не знаю — не знаю, не при мне дело было, дочка слышала: он позвонил Воробьёву. Что наговорил, не знаю, врать не буду. И дочка не поняла. Только слышала, кричал он сильно. Потом стал бить стёкла в шкафах, посуду, совсем потерял голову.

— Мама, что я купила, мамочка! — влетела в кухню Оля. — Я такое достала! Бабушка, что мама вам сделает! Вы пальчики оближете. Я на рынке была. — Оля стала вытаскивать из сумки кульки. — Мам, вот тебе изюм. Вот тебе грибы, мама, сделаешь жюльены, хотя бы четыре горшочка. — Оля сияла.

Старушка встала.

— Я мать, вы мать, — трясла она головой. — Пусть меня не вылечит, теперь я понимаю, почему мне не помогает его лечение. Наверное, он знает, что я Сенина мать, и не хочет вылечить меня. Пусть я такой останусь навсегда, мне недолго уже. Сеня умирает. Я мать, вы мать.

— Доченька, умница, — ласково протянула Александра Филипповна. — Смотри, как всё купила по-хозяйски. Смотри, какая ты самостоятельная. Будешь хорошей хозяйкой. Давай-ка, повязывай фартук, помогай маме. И я уже никуда не пойду, опоздала. Устроим пир!

Старушка, согнувшись, пошла из кухни.

— Мам, давай я нарежу мясо. А потом мы пойдём гулять. Слышишь, мама? Мне мясник дал самый лучший кусок, говорит: «Молодой хозяйке!»

Ещё три недели назад Нина даже не заметила бы противоречия, сложности случившегося, сейчас же, отвыкшая от напряжённой работы, смятенно пыталась развязать узлы. Но тщетно. Мысли суетливо набегали, сталкивались, рвались. И, как когда-то, когда ей не давались фраза или ред. заключение, Нина переключилась на другую работу. Заспешила. Крем взбивала, вытаскивала из духовки слой за слоем будущего торта, готовила фарш для голубцов.

— Тут один полковник лечился у Кеши. Если бы не он, ни за что не остаться бы Кеше здесь, выслали бы, — никак не могла успокоиться Александра Филипповна. — А разве можно нам отсюда сдвинуться? Портрет моей дочки висит на Доске почёта, она у меня работает в текстильной промышленности. Могилы отцов у нас тут с Кешей: моего и его. Муж-то мой тоже в городе похоронен. Знаешь, каково уезжать от могил! Уедешь, пуповина порвётся. Все люди тут свои. Идёшь по улице, кланяются. Голо место не влечёт.

— А что за полковник? — спросила Нина. — Я тут видела полковника.

— Не простой полковник. Сначала и он изводил Кешу. Он большая власть. Требовал подписать бумагу, что Кеша не будет заниматься частной практикой. Не с самого полковника дело началось, а с газеты. Тут один явился на приём к Кеше, вынюхал всё, что ему надо, и прописал в газету фельетон под названием: «Куда смотрит милиция». Насажал в тот фельетон много трескучих слов и едучих вопросов: «А что, если про афериста-знахаря узнают в Москве?», «Почему партийные органы допускают колдовство и другие тёмные дела в советском обществе?» Полковник испугался Москвы, заставил Кешу подписать бумагу: не смей, мол, больных принимать на дому. А через некоторое время сам тяжело заболел. Приполз собственной персоной. Кеша мой, не будь дураком, показал ему фигу: «Иди, говорит, лечись своей бумагой». Еле уломал его полковник, порвал ту бумагу, поклялся помогать. Представь себе, сдержал слово, всё делает для Кеши, сколько раз уже спасал от беды. Только не смог защитить от Воробьёва, потому что Воробьёв ещё повыше его будет.

— Ма, ты не мельчи орехи, я люблю, когда попадаются в торте целиком. Давай я сама буду колоть.

Как они с Олегом ждали Олю! Как радовались, когда она заговорила! Первое слово почему-то было «тяпа». Что уж она хотела этим сказать, так и осталось неизвестным. Олег любил играть с Олей в морской бой и в шахматы. С самого начала он хотел девочку, так и заказывал: «Пусть будет дочь, похожая на тебя, обязательно рыжая». А Оля похожа на Олега. Только цвет волос не Олега и не её, серый цвет, когда нет солнца.

— Лекарство пила? Вы чего тут затеяли? Мать, зачем ещё эта ерунда? Ей на воздух надо.

— Мы, дядя Кеша, кончаем печь торт. Смотрите! — Оля распахнула дверцу духовки. — Два слоя уже испекли. Ещё два пекутся. Вот, смотрите, мы уже и крем, и безе сбили. Сейчас будем собирать части. До чего вкусный!

Кеша Олю не слышал, он смотрел на Нину, и точно переливалась в неё из Кеши жизнь. Снова она растворялась — в чудном запахе теста и трав, в голубой прозрачности неба за окном. Ни тела, ни разума — она и Вечность.

— Коли хочет приложить силу, пусть себе, не оговаривай и не отговаривай, — недовольно сказала Александра Филипповна. — Нагуляется ещё. В работе беда остынет. Ты чего пришёл? Нужно чего?

— Лекарство пила? — Нина послушно кивнула. — Ну, то-то же! Приговариваешь, когда пьёшь? Ну, то-то же! А свой бред повыкинь из головы. Мёртвое есть мёртвое. Никакой я не колдун, я действую по науке, по науке моего деда, его отца, его деда. Эта наука будет постарше всех других наук и посложнее, но это не колдовство. Разница между мной и дедом та, что дед был безграмотный, а я стараюсь, учусь. Читаю Илюшкины книги. Уже два года, по его приказанию, изучаю йогу. Йога учит про живое, а ты мне суёшь мёртвое. Кроме того, меня интересуют сегодняшняя наука и сегодняшняя жизнь. Я понял: сегодняшняя трава даёт мало пользы, потому что траву перебивают всякие атомные испытания, химия, отработанные газы от машин.