Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук Страница 17

Тут Настя узрела «книгу истории наших страшнейших страданий и мук», открытую на самой середине. С момента, когда она своими глазами увидела, что даже самый ужасный турецкий разбойник умел чтить законную власть своей земли, уже не было сомнений в ее пораженной болью головке, что каждому народу Бог дает ровно то, что он заслуживает. В синих глазах Насти снова мелькнула чаша с черным ядом на фоне Высокого замка во Львове. И она чуть не разразилась рыданиями прямо на берегу Стамбула и его золотой пристани. Но лишь две тихих слезы скатились по ее лицу на кандалы и цепи, и засияли как жемчуг. Ей вспомнилось то гадание, что она почти забыла: «В жемчуге и фарарах будешь ходить, и адамашки будут под ногами твоими, а в волосах — огненный камень…»

Не в жемчуге, а в цепях она шла, ступала не по адамашкам, а по грязи, в которую падали слезы невольниц. Не было дорогого «огненного камня» в волосах, но зато огонь полыхал в ее голове, что ей казалось, будто ее глаза вылезут из орбит. Когда боль отступала, ее казалось, что она рождается заново.

А от Перы до Галаты — огромных предместий Истамбула, гнали по суше в цепях новые толпы уже проданных невольников! Кого только не было среди них! Рабочий люд, селяне и мещане, шляхтичи и священники. Это было видно по их одежде: наверно их недавно пригнали из родных земель крымские татары или дикие ногайцы. Рабы шли скованными или связанными, как скот, побитыми и измордованными. А турецкие собаки лизали кровь из ран от побоев.

Настя закрыла глаза, испытывая внутреннюю боль. Видно, это были невольники с ее родины, ибо чаще всего слышались от них обращения к Богу на ее родном языке, хотя слышались урывками и слова молитвы на польском: «Здровась Марйо, ласкись пелна… мудль сен за нами гжешними… тераз и в годзине сьмерци нашей… амен…»

Польский был слышен реже среди пленников. Она вспомнила слова отца о том, что и ляхи хороши, но наши «еще лучше». Вот от этого и было их здесь так много, на этой страшной каторге. Она думала: «Бог отмерил справедливость Божьей мерой…»

Она понимала, что и наши, и поляки потеряли родину, ценность большую, чем физическое здоровье. Теперь они не знали, куда их отправят и у кого они очутятся. Как толь ко она перестала слышать родную и польскую речь, начала оглядываться по сторонам, чтобы забыть страшные сцены, виденные недавно. Она с замиранием сердца смотрела на мраморные палаты и стройные минареты прекрасной как мечта столицы Османов, утопавшей в цветах и зелени под синим южным небом.

* * *

В священную Мекку как раз отправлялись весенние караваны, что везли дары и прошения султана к гробу Пророка. Ибо то был приписанный день перед началом Рамазана.

Уже с утра тесно было на широкой улице, что с северного конца пристани ведет к Ильдиз-Киоску, расположенному над Босфором на вершине Бешикташа.

Бесчисленные повозки мелькали в цветастой толпе… А от Бешикташа до горы Ильдиз стояло рядами войско падишаха. Все еще выходили эти стройные ряды солдат султана из казармы янычар длиной в целую милю, что была быстро достроена при десятом султане Османе. Все крыши домов были до отказа заполнены зеваками. Из каждого окна смотрели глаза любопытствующих, чьи головы едва пролезали в проем из-за тесноты. А все выступы стен и балконы были утыканы зрителями, так что свободного места на них не осталось. Длинными рядами сидели на балконах турчанки в вуалях. Каждая с нетерпением ждала появления молодого султана.

Того же хотели и молодые невольницы, оставленные далеко позади. Это было сделано просто для того, чтобы они не могли идти ни вперед, ни обратно к пристани.

Из мечети вышла длинная вереница исламских священнослужителей: старые, степенные, бородатые мужи в длинном одеянии зеленого шелка с широким, шитым золотом воротником. На головах их были зеленые тюрбаны с широкими золотыми лентами. Там, перед окнами великого падишаха, в тайне от толпы грузили султанскими дарами святой весенний караван к гробу Пророка.

Настя глядела во все глаза. Но не могла увидеть, что делалось там, куда пошел длинный ряд священнослужителей.

Она переборола в себе внутреннее унижение из-за кандалов на руках.

И вот, уже с веселой улыбкой, она обратилась к старому «опекуну» и сказала бархатным голосом:

— Скажи нам, добрый Ибрагим, куда идут эти духовные лица?

Ибрагим ласково посмотрел на нее и ответил:

— Скажу, о Хюррем, хоть и не признаешь ты святого имени Пророка. Не теряю надежды на то, что светом его учения озарится когда-нибудь твой веселый взгляд. Скажу как есть. В том, что это верно, ты убедишься, если Аллах будет милостив к тебе и сделает тебя служанкой одной из жен падишаха, да живет он вечно!..

Он указал куда-то и продолжил:

— Они идут к большому двору дворца падишаха, где под окнами султана всех султанов грузят священный караван его дарами. Почтенные паломники, что пойдут с караваном, и эти духовные лица, что сопроводят их, идут в шатер, где приготовлен для них большой ужин. На ужин к ним выйдет сам шейх-уль-ислам, поверенный халифа в делах ислама, и благословит их на дорогу. После они выйдут из шатра и встанут перед окнами султана. Счастлив будет тот, чьему взору хоть раз предстанет десятый, величайший из султанов Османов…

Тут старый Ибрагим передохнул и продолжил:

— Он стоит в одном из окон и взмахом руки попрощается с паломниками, а они поклонятся ему до земли. Потом выйдут тридцать посыльных и передадут проводникам каравана золотые в шкатулках белой кожи, перевязанных зеленым шнуром. А за ними выйдут носильщики с кувшинами, в которых и лежат дары султана, отправляющиеся в Мекку. Сначала нагрузят двух верблюдов, а за ними — тридцать мулов. После этих верблюдов проведут по большой куче песка, насыпанной во дворе у султана, чтобы показать, как пойдет караван тяжким пустынным путем.

На этих словах сердце Насти задрожало. А она еще не знала, от чего. Но через мгновение поняла причину своего волнения: исламский символ напомнил ей иной образ иного торжества в родном родительском доме, где в сочельник выносили сноп и стелили на полу пшеничную или ржаную солому. Смеркалось. На небе появилась первая звезда. Редко падал снежок. Как сон, как далекая мечта возникло в ее душе это праздничное воспоминание. И Настя склонила на секунду свою головку.

А старый Ибрагим рассказывал дальше:

— После этой церемонии верблюдов остановят и расстелят перед ними молитвенные ковры. Священнослужители обратятся к Мекке, а шейх-уль-ислам еще раз благословит их. Тогда святой караван покинет пределы дворца и пойдет среди народа. Вот и началось…

Действительно, по движению толпы было видно, что идет священный караван. Все глаза посмотрели туда. Во главе были те самые духовные лица, что недавно заходили в пределы дворца. Но теперь они уже ехали на белых конях; седла их были богато убраны золотом. Ряды стражи с трудом сдерживали толпу, которая хотел как можно ближе оказаться около каравана. Тупыми концами копий и батогами прогоняли тех, что все-таки прорывались сквозь стражу. Два головных верблюда возвышались над толпой своими головами. Дорогие металлические удила свисали с их морд, шелковые кисти с золотом прикрывали их. На горбе первого верблюда на драгоценном ковре возвышался балдахин, наполненный сокровищами и покрытый златоткаными коврами. Другой верблюд нес на горбе, на шелковых коврах, чудную башню, с павлиньими и страусиными перьями, что должны были отгонять от каравана злых духов. За ними шла стража в такт глухим ударам барабанов.